– Не уверен? – вспылил Карелла. – Тогда катись к чертовой матери.

– Обиделся?

– Немного, – буркнул Стивен.

– Почему?

– Сейчас объясню, – вздохнул Карелла. – В первый раз я столкнулся с евреями лет в двенадцать. Богом тебе клянусь, раньше я их не встречал. Хотя нет, к нам время от времени заходил старик, знаешь, из тех уличных торговцев, которые продают всякую всячину, так вот, мать его звала жидом. Так и говорила: «Сегодня жид придет». Не думаю, что она вкладывала в это слово нечто уничижительное. А может, и вкладывала – кто, черт подери, сейчас уже разберет. Она выросла в маленьком итальянском городке и отродясь евреев не видала. Может быть, для нее «жид» и «торговец-разносчик» были синонимами. Лично для меня слово «еврей» было неразрывно связано с образом бородатого старика с заплечным мешком. Все изменилось в средней школе. Именно там я впервые познакомился с евреями. Не забывай, в то время Гитлер уже был у власти. Однажды я услышал анекдот и пересказал его в школьной столовой своему однокласснику-еврею. Тот анекдот был в виде загадки, вопрос – ответ: «Что быстрее всего на свете? – Еврей, который мчится через Германию на велосипеде». Сам понимаешь, однокласснику анекдот не понравился, и он, естественно, обиделся. А я никак не мог понять, в чем же дело. Я пришел домой и спросил об этом отца. Он тоже родился в Италии и дер-жал булочную. Он ее и сейчас держит, сам знаешь. Я рассказал анекдот отцу, и он ему тоже не понравился. Отец отвел меня в столовую – у нас в те времена была столовая, усадил за огромный старинный стол и сказал мне по-итальянски: «Запомни, сынок, в ненависти нет ничего хорошего. И смешного в ней тоже ничего нет». Когда я на следующий день пошел в школу, то первым делом подошел к тому однокласснику, Рубену Циммерману – видишь, я даже до сих пор помню, как его звали, – так вот я подошел к нему, извинился за дурацкий анекдот и попросил не держать на меня зла. Он махнул рукой, да ладно, сказал, забей. Однако с тех пор он со мной так ни разу и не заговорил. Ни разу, Мейер. Ни слова мне не сказал. За все четыре года.

– И зачем ты мне все это рассказал? – осведомился Мейер.

– Сам не знаю, на хрена я это сделал, – буркнул Стивен.

– Может, ты все-таки еврей? – задумчиво произнес напарник.

– Может быть, – согласился Карелла, – давай, перед тем как займемся женой Нордена, пропустим по молочному коктейлю?

Майя Норден оказалась круглолицей брюнеткой сорока трех лет с темно-карими глазами. Детективы отыскали ее в похоронном бюро на гражданской панихиде по мужу. Тело Нордена лежало в гробу, обитом изнутри атласом. Над лицом покойного прекрасно поработали гримеры, и потому посторонний человек, кинув взгляд на Нордена, никогда бы не догадался, что бедолаге промеж глаз попала пуля. На панихиде присутствовало много друзей и родственников. Среди них была жена Рендольфа и двое его детей – пятилетняя Джоанна и восьмилетний Майк. Оба ребенка сидели на стульях с прямыми спинками возле гроба и выглядели одновременно ошеломленными и очень повзрослевшими. Майя Норден была одета в черное. Она не плакала, однако, судя по глазам, за вчерашний день она пролила немало слез. Майя вышла с детективами на улицу. Они закурили и начали разговор о ее муже, тело которого лежало в тиши похоронного зала.

– Ума не приложу, кто мог такое сотворить, – покачала головой Майя. – Я знаю, все жены думают, что их мужей обожают, но я и вправду не могу назвать ни одного человека, который бы питал к Рэнди неприязнь. Клянусь вам, это правда.

– Миссис Норден, вы не допускаете мысли, что смерть вашего мужа как-то связана с родом его занятий? Он ведь, если не ошибаюсь, был адвокатом?