Бабушка сидела в кресле за вязанием. Арсений подошёл, нежно обнял бабушку за плечи, укрытые лёгким платком. Молча остановился у письменного стола, аккуратно положил пухлую папку возле настольной лампы. Отодвинув нижний ящик, бросил листочки с рассказом в самый дальний угол. Вечером они пили душистый кофе за журнальным столиком, и внук поведал Ольге Павловне о разговоре с главным редактором и сам уже продолжил его, рассуждая с собой. Да, стиль, тональность рассказа, занятные словечки… А ради чего это? Что он хотел сказать читателю? Чем привлечь? О чём задуматься? Он не знает жизни… Не приобщён к большому делу, которое рождает в человеке глубокие мысли.

Ольга Павловна, не прерывая вязанья, будто между прочим, спросила:

– Арсен, ты помнишь, с какими вещами ты встретил меня на вокзале?

– Конечно, – удивленно ответил внук. – Дорожный чемоданчик и большой жёлтый портфель.

– Так вот, голубчик, саквояжик я увезу с собой, а портфель оставлю тебе. Там мои бумаги, мой архив. Удивишься, чего только там нет: и письма, и клочки обёрточной бумаги с двумя—тремя строчками, и школьные тетради с записями, оборванными на полуслове… Очень мне хотелось сохранить в памяти военные годы, события, судьбы людей, разные случаи… Но то время было кромешным адом. А потом нахлынул другой поток… Думала, что зря хранила портфельчик. Ан нет! Дождался он своего часа. Оставляю тебе его в наследство, на твою совесть. Уверена, что пригодится он тебе.

С этого дня Арсений жил в приподнятом настроении. Рано вставал, садился к письменному столу, брал из толстой папки редакционного самотёка очередной опус и внимательно—внимательно читал его, делая карандашом на полях пометки, будто проводил для себя мастер-класс. Одарённый природой литературными способностями, он не умел правильно применять их. Сейчас Арсений чувствовал живую плоть слова, его запах, его место в строке. Как архитектор знает законы построения здания, так и писатель должен выстраивать своё повествование.

Вечерами, усевшись за журнальным столом, бабушка брала вязанье, внук разливал по чашечкам ароматный кофе, включал диктофон, и Ольга Павловна начинала рассказывать. О чём только она не вспоминала! То о мощном, раскидистом фамильном древе Репниных, то о сподвижнике Петра Первого, воспетого Пушкиным в «Полтаве», то о смутных временах, когда рубили многовековое славное древо под корень. Но чаще всего вспоминала войну, признаваясь, что всю оставшуюся жизнь слышит стоны раненых, шёпот умирающих, взрывы снарядов и стук… стук… стук колёс. Как ни велика была трагедия войны, как ни гнобили голод, сиротство, увечья, смерть, но радость согревала обездоленных: письмом из дома, концертом фронтовой бригады артистов, котелком горячей каши, задушевной мелодией баяна, лаской пригретой бродячей собаки. Уж каких только животных не подбирал народ, кочующий на колёсах!

Особенно бабушка любила рассказывать разные затейные истории про красавца-петуха, которого все звали сначала Петя, потом Пётр, а потом и вовсе Император за его золотой наряд и царское высокомерие. А кассеты диктофона, плавно крутясь, оставляли в незыблемом естестве голос рассказчицы.

Поезд на Киев уходил вечером. Проводив бабушку, Арсений долго ждал рейсового автобуса. В Выборг вернулся, когда улицы уже были безлюдны. Домой идти не хотелось, он направился к морю. Ярко светила луна. Плескались о камни волны, омывая его лицо влажной свежестью. Арсений стоял не двигаясь. В его душе бушевало неведомое ему доселе волнение, восторг, граничивший с безумием. Он с трудом успокоил себя и медленно пошёл к дому.