Когда Анна отказалась серьезно отнестись к моим тревогам и заботам (ничто не может больше рассердить родителя, чем ощущение, что им пренебрегают), мое раздражение значительно возросло. Чем больше я сердился, тем больше замыкалась в себе Анна. Я кричал все громче, а гнев моей жены перешел на новый уровень. Вскоре моя дочь была в ярости, а моя жена смотрела на нас обоих с отвращением. Я еще больше рассердился из-за реакции Ребекки и был вне себя от пренебрежительного отношения Анны. После очередной демонстрации детского норова я пулей вылетел из комнаты. Акт первый закончен. Предстоял акт второй.

Вскоре я понял, насколько глупо я себя вел. Я решил извиниться. Я подошел к комнате Анны, и моя жена спросила: «Ты собираешься продолжать в том же духе?» Она была не права, делая мне колкие замечания, но, конечно же, у нее были для этого основания. Вместо того чтобы принять ее сердитый упрек, я огрызнулся на нее за пару секунд до того, как войти в комнату Анны. Анна слышала недоброжелательный разговор между мной и Ребеккой. Когда я вошел в ее комнату, она спросила: «Ты и мама ссоритесь из-за меня? Вы собираетесь разводиться?» Я был обличен, пристыжен и опечален своим грехом. Я так старался помочь жене и дочери. Подъем занавеса перед началом третьего акта.

Внутри меня происходила настоящая борьба по поводу того, вмешиваться ли мне вообще в семейные конфликты. Если я приношу такой вред, намереваясь сделать добро, зачем вообще стараться любить? Я чувствовал себя неудачником, человеком, который испортил все своими благими намерениями. Проблема, однако была гораздо хуже, чем просто мои благие намерения. Я был убежден, что моя семья будет потрясена моим мудрым и властным вмешательством. Я был уверен, что моя дочь, глубоко тронутая, займется домашней работой с еще большим рвением, чем можно было бы ожидать от меня, когда я убираюсь у себя в гараже. Я был искренен в своих намерениях, но поступил неправильно. Чувство вины и смущения, которые я испытывал по поводу этого поражения, странным образом смешивалось с яростью.

Я лукавил перед самим собой: я был раздражен своим поражением, а не тем, что я обидел членов моей семьи или повернулся спиной к Богу. Кажется, я не мог почувствовать ничего большего, чем неохотное признание своей неправоты, смешанное с чувством вины, неприятного стыда, вспышек ярости, смущения и углубляющегося отчаяния. Я мог либо проигнорировать свое внутреннее смятение, либо возопить к Богу о прощении. Необходимо было сделать выбор между отречением и любовью. Хотел ли я смиренно оставаться вместе со своей семьей до тех пор, пока не придет восстановление? Для того чтобы любовь одержала победу, кто-то или что-то должно было вмешаться, чтобы разрубить путы вины, стыда, ярости, смущения и отчаяния в моем сердце.

Оставаясь со своим грехом, я чувствовал себя зараженным, находящимся в опасности. Я был изолирован от семьи, от самого себя и, конечно же, от Бога. Для того чтобы любовь победила, необходимо полное прощение. После того, как любовь погибла на скалах эгоизма, неудачливый возлюбленный должен быть возвращен на дорогу любви. Для того чтобы жизнь и любовь были восстановлены на самом глубинном уровне желание прощения должно прийти от Того, Кто был оскорблен и обижен больше других. Каждый раз, когда мы грешим, именно Бог является Тем, Кого мы своим отказом любить оскорбляем и обижаем больше всех. Именно Его прощение – самый важный шаг при повороте на дорогу любви после того, как любовь была раздавлена грудой ненависти.

Это верно в обоих случаях: если неудача в любви постигла вас, когда вы даете (как со мной), и когда вы берете. Есть множество людей, предлагающих щедрые дары любви, но получив отпор, они, в свою очередь, отказываются иметь дело со своей собственной обидой, гневом и нежеланием любить вновь с открытым сердцем. Многие мои клиенты, пришедшие ко мне на консультацию, давали клятву (иногда сознательно, но чаще неосознанно) никогда больше не дарить своей любви никому после того, как их искренний и открытый дар был грубо отвергнут или им бездумно пренебрегли.