– Прихлопнул кусаку, – сообщил потрясённой от пережитых волнений жене. – Это, наверное, та самая, что в Дудергофе Дубасова тяпнула, – услышал фырканье Натали. – Дамы! Рысью – марш-марш, – заорал он, пришпорив коня и направив его в сторону леса.

В прохладном сумраке гуськом ехали по натоптанной тропе, отводя от лица тонкие ветки, и неожиданно наткнулись на тихое лесное озеро.

«Да я здесь уже был, – чему-то радуясь, подумал Аким. – Вон там Глеб ягоду нашёл, определив её как ежевику. Ничего. Жив до сих пор», – солидно слез с коня и помог дамам спуститься на землю.

– Жаба-а! – второй раз разрушила торжественное чудо природы Ольга, вновь надолго зациклившись на первой букве алфавита.

Исхитрившись, как Глеб в детстве, заткнуть пальцами одновременно глаза, нос и уши, каким-то шестым чувством угадал фырканье Натали, почему-то обрадовавшись этому, и гугниво, из-за заткнутого пальцами носа, осуждающе прогундел:

– Мадам! Жабочка, с перепугу, окочурилась, – применил гимназический термин, – от разрыва сердца, – чуть подумав, добавил диагноз.

– Я этого не хотела! – спокойным уже голосом стала оправдываться Ольга, до коликов развеселив всю компанию, включая и собак.

Трезор, дабы показать Ильме какой он бесстрашный кобель, с разбега ухнулся в озеро, подняв сим глупым деянием тучу брызг, несколько десятков ответных прыжков в конец разнервничавшихся лягушек и третий вопль обрызганной Ольги.

Когда какофония звуков немного затихла, бедовый Трезор выбрался из воды и, рисуясь перед красавицей Ильмой, стряхнул со своей шерсти ведро влаги, щедро поделившись половиной ёмкости с горластой нынче мадам Рубановой.

– Сударыня, вы точно сегодня охрипните, и мне придётся лечить вас водкой.

– Согласна! – сбавила тон супруга, отряхивая платье. – Только я буду пить, а вы станете таскать сыр своей пернатой приятельнице. Уйди от меня, изверг мохнатый, – отогнала она бесшабашного пса.

Через день Аким забыл уже о недавнем недомогании, с увлечением играя в лаун-теннис с отцом и дамами.

А вокруг всё цвело и благоухало. И рядом Натали.

Аким ругал себя и старался не обращать на неё внимания, но глаза, помимо его воли, искали её и наслаждались видом молодой женщины, то сидящей на скамейке и внимательно изучающей потрёпанное майерское руководство по лаун-теннису, то воплощая его на практике в паре с Акимом.

«Я слежу не за ней, а за мячиком» – мысленно убеждал себя, отбивая её удары и любуясь стройной фигурой в воздушной блузе и узкой пикейной юбке.

А за теннисной площадкой, неподалёку от дома, как когда-то в далёком детстве, варили на примусах клубничное варенье, и серые женские глаза внимательно следили за мелькающим среди деревьев силуэтом молодого барина.

– Мама, мама, – подбежал к высокой статной женщине смуглый черноволосый мальчик с расстёгнутым воротом не слишком свежей косоворотки, – положи ещё пенок, – протянул деревянную миску.

– Настька, никак задремала?! – пряча в голосе смех, кричала ей полная крепкая женщина, помешивая деревянной ложкой булькающую массу. – За кастрюлей следи, а не за барином.

– Да ну тебя, Манюсь, – краснела подруга. – За Зойкой лучше приглядывай, чем за мной, – кивала на десятилетнюю девочку, за обе щёки уплетающую из деревянной миски пенки вместе с её сыном. – Как чушка вся вымазалась. Федюсь, неси ещё корзину с ягодой, – обратилась к широкоплечему мужику в закатанных до колен штанах. – На рыбалку что ли собрался?

Утром, пока все спали, Аким попил чаю за накрытым клетчатой клеёнкой столом, стоящим под яблоней в саду, и, поблагодарив чернобровую Настю, отчего та счастливо вспыхнула лицом, направился в конюшню, где сонный Ефим седлал «бедное животное», так понял из его ворчанья «суматошный» барин.