– Оттеда! – не стал отпираться дружинник.

– Дришенко, под твоё начало его отдаю. Поставь у болота сторожить, пока в стрельбе тренируемся.

– Чичас! – чему-то обрадовался Гераська. – Как зовут?

– Някалай!

– Гы-гы! Бяда с тобой, – миролюбиво передразнил парня, с уважением оценив широкие плечи и мощные лапищи. – Сколь годов-то?

– Восямнадцать.

– Гы-гы! Някалай, а правду люди говорят, что орловцы смятану в мяшках нясут?

– Что нясут, то нясут, – не стал отказываться от сметаны парень, нисколько не обидевшись на старшего товарища.

– Герасим, – протянул ему руку Дришенко и гыгыкнул, услышав:

– Понял, чо Гярасим…

– Стой тут, якалка, а как чужих заметишь, солдат особенно, к нам беги.

– Прибягу! – согласно покивал молодой рабочий.

Не успели дружинники расстрелять по царскому портрету, служившему мишенью, весь боезапас, как услыхали неподалёку:

– Бяда-а! Бяда-а! Солдаты бягут, – увидели машущего руками конопатого Николая.

– Наверное, в Зимнем дворце услышали, – хмыкнул Шотман, убирая в карман револьвер. – Уходим, ребята. А ты, Дришенко, постепенно обучай орловца, – побежал вслед за рабочими по хлипким сгнившим доскам в глубь болота, с удивлением заметив, как орловец шустро обогнал его, брызгая грязью из-под трухлявых досок.

– Силён рысак! – пыхтел сзади Дришенко.

– Ребята, через перелесок, в огороды бегите, а там и дома предместья начинаются, затихаритесь у кого, – хлюпая башмаками, замедлил бег Шотман. – Давай, Гераська, часть досок с тропы разбросаем, – достав револьвер, выпустил остаток обоймы в мелькнувшую белую гимнастёрку с красными погонами и улыбнулся, услышав болезненный вскрик. – Получил, орясина, вишнёвую косточку в брюхо, – споро раскидывал за собой грязные доски и жерди.

Аким, держа под руку Ольгу, стоял у бордюра питерской мостовой, намереваясь перейти на другую сторону.

Извозчика они отпустили, решив прогуляться и подышать пряным воздухом тёплого майского дня.

– Мадемуазель, как полагаете, к вечеру перейдём мостовую или тут заночуем? – улыбнулся даме, получив ответную улыбку.

Рядом с ними по брусчатке проносились одноконные и пароконные экипажи. Рыча моторами, пыхали дымом входящие в моду авто и, цокая копытами, ехали двухколёсные открытые экипажи без кучера, с одним седоком, называвшиеся весьма точно – «эгоистки».

– Чуть шею не вывернул, эгоист, на вас, сударыня, заглядевшись, – прижал руку дамы к белому кителю. – Вы действительно выглядите весьма элегантно в этом тёмно-синем жакете с модной, чуть расширяющейся к низу юбкой, будто прибыли из Парижа, а не Рубановки, – вновь потискал локоток.

– А все эти глазастые шофёры в сдвинутых на лоб очках и кепочках «здравствуй-прощай» не знают, что совсем недавно, в забытой богом деревне, вы сами, без парикмахера завивали волосы щипцами и «притирались»… Мадам Светозарская учит, что говорить «красились» – не этично, – получил локотком в бок и замолчал.

– Давайте, сударь, закроем глаза и перебежим на другую сторону, – смеясь, предложила Ольга.

– Опасно. Могут задавить, – вновь потискал локоток Аким.

– Не менее опасно, чем стоять здесь. Потому что я могу вас убить, – смело повела его по брусчатке мостовой. – Ну, вот видите, господин поручик, перешли.

– На войне не так страшно было, – улыбаясь, поцеловал её в щёку. – О-о! Выставка общества любителей комнатных растений и аквариумов. Зайдём? Я обязан купить мама экзотических рыб и герань.

– Тогда уж лучше зайти в парфюмерный магазин товарищества «Брокар и К°», – хихикнула Ольга. – И купить мама духи. Видишь, на рекламном плакате прекрасная женщина в шляпе и воздушном белом платье прижимает к сердцу цветы…