После вкусного обеда и чашки душистого ароматного чая, без которого Екатерина Александровна Победоносцева гостей из дома не отпускала, Максим Акимович откланялся и поехал домой готовиться к отъезду в Москву.

Его старший сын, ужинавший дома и узнавший о поездке отца, стал напрашиваться ехать с ним.

– Отец, ну определи меня временно к себе адьютантом, – просил он, – или ординарцем, да хоть вестовым.

Последнее слово, как водится в русских семьях, осталось за женой.

– Максим Акимович, – со вздохом отложила она в сторону пирожное. – Пусть ребёнок там присмотрит за тобой… Что-то слишком активно отбрыкиваешься, кавалерист ты мой ненаглядный… Али кралю завёл? – рассмешила мужчин. – То-то у соседа Пашки в прошлом годе кобель пропал, а у меня шуба с искрой появилась…

Рубанов-старший задумчиво, склонив на бок голову, разглядывал супругу…

Вечером 23 ноября Рубанов-младший бодро топал в хвосте кавалькады, попутно любуясь рекламой калош фабрики Треугольник.

– Аким, не отставай, – услышал далеко впереди голос отца, подумав, что когда-то всё это уже было.

Ускорив шаг, догнал тяжело пыхтящего от тяжести чемоданов денщика.

–Нижний чин Козлов, – обернувшись и перебрасывая с руки на руку лёгкий баульчик, поучал молодого солдата пузатый Антип. – Чего пыхтишь громче паровоза? Вид у тебя должен быть не только придурковатый, что ты уже освоил за год службы, но и радостный, оттого, что услужаешь старшему унтер-офицеру, всю свою жисть отдавшему царю-батюшке и армии.

«О-о! Тот же нумер вагона, что и в прошлый раз, когда с маменькой в Москву ехали, и стоит на том же месте, – с удовольствием узрел грязного младенца, с аппетитом жрущего пропитанный угольной пылью шоколад.

Оставив вещи в купе, денщики побежали искать свой вагон третьего класса. Затем целая ватага синодских служащих, под локотки завела в вагон и определила в соседнее купе своего бесценного начальника.

Через некоторое время Константин Петрович пригласил на чай Рубановых и долго, со всевозможными подробностями, рассказывал о своей жизни в Москве.

– Старею что ли, – прихлёбывал он чай, – ибо воспоминания о минувшем без конца всплывают в сознании. Снится детство. Иногда, проснувшись, не сразу и поймёшь, где находишься, то ли в Москве, в доме нумер 6 по Хлебному переулку, то ли в Петербурге на Литейном 62. Приходится закрывать глаза и перемещать сознание сюда, в старость и немощь… А как не хочется. С вами так не бывает, Максим Акимович? – поинтересовался он, внимательно глянув в глаза собеседника.

– Никак нет, Константин Петрович. Чётко помню, где ночую, – хмыкнул тот.

– Значит, молоды и всё ещё впереди, – поглядел в тёмное окно. – Вот прошлой ночью снова жил в детстве. На этот раз, честно сказать, эпизод снился не очень приятный. Арбатские пацаны заловили меня одного, надавали тумаков и натолкали грязи из лужи за шиворот. Этих арбатских пол-Москвы ненавидело за наглость и высокомерие. Отпрыски крупных торговцев и офицерские сынки… Извиняюсь, – улыбнулся Рубановым. – Самые злодеи и аспиды жили на Сивцевом Вражке. Вот туда-то во сне и попал. Били они не только хлебниковских… Бегали к Скатёрному, на Молчановку, в Ржевский переулок, дабы раскровянить носы и тамошним пацанам. Ну, право слово, аспиды, – в волнении снял очки Победоносцев: «Вы – сявки. А мы – арбатские… Арбат – это сердце Москвы», – орали они нам. Приходилось объединяться. Ножовый, Столовый, Трубниковский, Борисоглебский и Хлебный звали на помощь Поварских и Никитских… Вот тогда мы им задавали-и, – счастливо улыбнулся он. – Может, ещё приснится… Вот потому-то я и стою за общину. Вместе – мы сила! Видно от этого больше люблю хоровые песни, а не солиста. Одинокий голос так повлиять на мою душу не в силах. На секунду хор может замолкнуть, что б пел один, но затем вступает и поддерживает солиста, поднимая душу слушателя ввысь, туда, где ангелы, солнце, синее небо, и где мечта становится явью…