Поставив свечу, он прочёл надпись на граните:

Капитан Максим Акимович Рубанов.

      1793 – 1832.

Его прадед. Как он жил? О чём мечтал? В семье ходило много легенд и преданий о нём.

А вот его дед:

Генерал-лейтенант Аким Максимович Рубанов.

      1817 – 1881.

Аким не видел его. Он родился на следующий год после смерти деда.

Даже Глеб в кругу далёких пращуров заметно оробел и несмело крестился, кланяясь каждому из своих предков.

После церкви матушка велела кучеру везти их к рубановскому старосте.

На этот раз ехали молча. Мадемуазель Камилла сидела тихо и нравоучительных бесед не вела.

По дурной привычке всех кучеров, ямщиков и других работников гужевого транспорта, перед вьездом в Рубановку, дабы произвести положительное впечатление на аборигенов, похмельный кучер стеганул лошадей, что-то дико заорал нечеловеческим голосом, и лихо пронёсся мимо торговой лавки, обдав пылью недовольных покупателей и взбаломутив дремавших собак. Затем, выкатив глаза, попытался осадить тройку у кабака, но тоскливо вздохнул, вспомнив, что на работе, и ещё сильнее взревев, горестно промчался мимо питейно-закусочного заведения, остановив взмыленных лошадей перед двухэтажным кирпичным домом старосты под блестящей жестяной крышей, увенчанной ещё более блестящим здоровенным медным петухом.

В ту же минуту, словно по волшебству, из не успевшей осесть пыли, вынырнул маленький рыжий мужичок в голубой ситцевой рубахе навыпуск и в расстёгнутой жилетке с золотой цепочкой от часов на выпуклом животике. Умильно улыбаясь, он что-то говорил барыне, закрывшей нос платочком.

      Когда пыль немного улеглась, Ирина Аркадьевна легко вынесла из коляски своё чуть полноватое тело, одетое во всё тёмное, и протянула старосте руку, к которой тот подобострастно припал.

– Ах, Ирина Аркадьевна, – сюсюкал староста, – а мы вот враз опосля Воздвиженья капустку, значится, рубим, – возникал он то спереди, то сзади, то с боков своей госпожи.

– Я уже головой устала крутить. Иди с одной стороны, – сделала старосте выговор.

– Сию минут, – пристроился тот по правую руку.

Весь просторный двор был заставлен возами с капустой. В углу двора, вычислив направление ветра, чтоб сносил дым к соседям, двое работников парили пузатые кадки. Один споро наливал в бочку ведро с кипятком, другой бросал раскалённую металлическую пластину, и оба дружно накрывали бочку рогожей.

Глеб с завистью глядел на мужиков.

«Каким интересным делом люди занимаются», – почесал он щёку.

Аким же рассматривал женщин, дружно обрабатывающих острыми сечками сочные кочаны над длинным деревянным корытом.

– Бабы, – шмелём отлетел от барыни староста, – мельчей теши, домой не спеши. Всем в подарок ленты будут, – повёл помещицу в дом, отчитаться в доходах за отданную мужикам в аренду землю.

Ребята с гувернанткой остались на улице.

Мадемуазель Камилла брезгливо морщилась, слушая острые, как сечки, женские шутки и заразительный смех.

Барчуки взрослого юмора пока не понимали, и пошли к двум пацанам примерно их возраста, трескающим одну за другой хрустящие кочерыжки.

Одна из женщин, обтерев о фартук руки, протянула по кочерыжке юным господам.

– Как зовут? – хрустя сочным подарком, поинтересовался Глеб у невысокого рыженького паренька. – А-а-а! – узнал он недавно тонувшего моряка. – Это не в твой корабль капусту рубят? Чего молчишь?

– Васятка, – шмыгнув курносым носом, с обидой произнёс паренёк.

– Васятка, станцуй вприсядку, – презрительно отошёл от него Глеб.

Обратно ехали тихим шагом, так как барыня, ткнув предварительно кучера зонтом в спину, укоризненно сказала:

– Ты, Ефимка, так не гони, не на ипподроме находишься.