Письменные экзамены проходят без особых сложностей. Несколько следующих недель Деррида готовится к устным, их он боится больше, опасаясь внезапной неуверенности. Одаренность и усердный труд не гарантируют поступления в Высшую нормальную школу. Из его класса лишь Серр, Лами, Бельмен-Ноэль, Каррив и Окутюрье поступят вместе с ним. Такие блестящие ученики, как Мишель Деги и Пьер Нора, конкурс провалят, чем будут надолго травмированы.
О конкурсе, который Деррида в итоге прошел, он подробно рассказал Роже Понсу, его преподавателю французского. Самое удивительное – обнаружить в нем прекрасного рассказчика, ведь позже он будет считать себя неспособным рассказывать истории:
Мой конкурс был самым обычным. Ничего примечательного, кроме устного экзамена – настолько посредственного, что я опустился на 10 мест. А так я был шестым по письменному с отрывом в 4,5 балла от первого ученика, и это несмотря на очень разочаровывающую отметку по философии…
На устном я потерял места в немецком и древней истории: отвечая очень скверно, я думал уже, что сползаю к нулю. Во французском, за который я получил щедрые 12 баллов, мне не нравилось все: комиссия, от самого вида которой у меня пропало желание делить с ее членами радости толкований. Г-н Кастекс изображает из себя вдохновенного пророка, роняя расхожие, поспешные, поверхностные суждения. Другой преподаватель, который меня, собственно, и экзаменовал, был строже, но и беспокойнее, вокруг него и его мысли клубились облака той мелкой пыли, которой пропитаны канцелярские бумаги, нотариальные документы и школьные табели.
На этом экзамене Деррида попалась страница из «Энциклопедии» Дидро – «не слишком вкусный текст, в котором все разложено по полочкам, каждое слово подчеркнуто, все сказано в явном виде». И он взялся за него по-дерридеански, как сказали бы мы сегодня, словно основные линии его метода уже сформировались:
Я решил, что текст этот – ловушка, что замысел некоего Дидро, недоверчивого и осторожного, разворачивался между строк, что в самой форме текста все было двусмысленным, подразумеваемым, косвенным, едва очерченным, предполагаемым, нашептываемым… Я приложил все силы, чтобы обнаружить целую гамму значений каждой фразы, каждого слова. Я изобретал Дидро – виртуоза литоты, вольного стрелка литературы, предтечу Сопротивления…
Однако диалог с комиссией, похоже, был не из простых. Один из экзаменаторов, мсье Шерер, возражал кандидату:
– В конце концов, текст очень прост, вы просто усложнили и утяжелили его тем, что внесли в него собственный смысл. Вот в этой фразе, к примеру, нет ничего, кроме того, что в ней эксплицитно…
– Эксплицитно этот текст не существует; на мой взгляд, никакого художественного интереса он не представляет…
Кастекс печально улыбается, глядя в потолок; Шерер указывает на лист бумаги, говоря:
– Никто не запрещал вам сказать это в самом начале.
В конечном счете не важно, какое место среди кандидатов. Главное – конкурс пройден. Деррида кажется особо чувствительным к вопросу материального обеспечения, которое ему теперь гарантирует Высшая нормальная школа, – у него будет зарплата начинающего преподавателя, к облегчению всей его семьи. Отправить Жаки в Париж было для его родных серьезным материальным испытанием, которое не давало ему покоя все эти три года.
С элегантностью и почтительностью Деррида пользуется случаем поблагодарить в этом длинном письме Роже Понса за его уроки, невзирая на некоторые трудности или скорее благодаря им:
Я испытываю претенциозное и непростительное убеждение, что, помимо вас и господина Борна, ни один преподаватель подготовительных курсов не научил меня ничему, кроме того, что я уже знал или чему смог бы обучиться сам. Я хочу сказать, что другие обучили меня (в тех случаях, когда это в самом деле так) лишь какому-то предмету, технике, корпусу объективных и полезных знаний. Мне кажется, что научился я у вас, от вас тому, что, конечно же, является частью предмета, но еще и тому, что в нем больше него: интеллектуальной честности и скромности, вкусу и чувству точности, желанию просто, не давая ввести себя в заблуждение ложными глубинами или качествами, приходить к верным суждениям, где максимальная эмпатия сопряжена с наибольшей ясностью. С самых первых работ, которые я вам сдал, я прошел очень трудные уроки стиля и интеллектуальной строгости. Беспорядочный и раздутый псевдолиризм, которому я в то время так слепо следовал и который все еще остается моей чертой, от этого, к счастью, очень пострадал. Почему никогда не чувствовал я себя униженным, оскорбленным вашими порой столь хлесткими замечаниями? Это и был эффект вашего присутствия