Оля не осознавала, что её практически не слушают, продолжая увлечённо верещать о лелеемом желании петь со сцены. Она с лёгкостью освоилась, полностью отринула страхи, искренне живя в своей ситуации и своём мире, девушке казалось, что всё начало удачно складываться, а счастливая карьера звезды в цепких ладошках, благоволящей мечтам, судьбы. Немного смущала некоторая надменная холодность задумчивого Аристарха, ведь она привыкла, что за ней все ухаживают, добиваясь внимания и расположения, а тут нечто обратное, что и интриговало, и злило одновременно. Капризный дамский эгоизм отказывался принять, что в мире существует множество иных, не менее важных событий, чем её царственное присутствие. Решив, что хозяин квартиры большой скромник и поэтому, конечно же, слишком напряжён, Оля достала из морозилки водку и разлила в небольшие хрустальные рюмки. Рюмки она заприметила в сделанном из красного дерева серванте, который напоминал о пережитках советской власти и в то же время намекал, что в уютной квартире некогда жили совсем непростые люди, что, собственно, являлось абсолютной истинной, так как давно умершие родители Нины Николаевны относились к обласканной коммунистами успешной профессорской элите.

– Ну что, за знакомство, – жизнерадостно произнесла Оля, привлекая внимание витающего в своих мыслях Аристарха.

– Давай, – чуть отстранённо произнёс тот, резко вырванный из липкого процесса осмысления собственной реальности. Он совсем не хотел пить, но и отказываться не стал, так как это бы выглядело немного неприлично. Позже Майозубов напишет удивительно точные строки:

В этой жизни предельно запутанной

Душу рвали мне Кант и Манн

И поэтому водку мёрзлую

Лью нещадно в гранёный стакан.

Непосвященным покажется странным, причём тут унылые немецкие философ и писатель-прозаик. Скажем прямо, почти не причём. Однако, если разобраться в нюансах, историю российской империи старательно прописывали ушлые немцы Миллер и Шлецер, а немецкая философия и поэзия формировали сознание тех элит. Чистая русская душа всегда ненавидела хитрое засилье вездесущих иностранцев, полное исключительной лжи и плохо скрываемой вражды. Великий Ломоносов положил жизнь в борьбе с этим злом, но также, как и небезызвестный дон Кихот, прослыл обычным безумцем, сражающимся против огромных ветряных мельниц, а набившие оскомину Кант и Манн просто попались под творческую руку Аристарха. Их грехов было мало, но поэтическое сознание юного гения объединяло знаменитых людей в одну, только ему ведомую, смысловую цепь.

Рюмка противно охладила руку Майозубова, а вкусовые рецепторы почувствовали резкий вкус водки и почему-то показалось, что где-то промелькнула тень ненавистного Ельцина. Молодой человек резко тряхнул головой, в отчаянной попытке избавится от наваждения, и уставился на болтливую гостью. Что говорила гостья его по-прежнему мало интересовало, но вот то, чем она издавала эти почти бессмысленные звуки, завораживало. Идеальные губы Оли могли завести кого угодно, а великого поэта эпохи, тем более. Именно по этой причине, не желающий употреблять алкоголь Аристарх, ещё раз наполнил рюмки и произнёс:

И глаз пелена, и губ наслажденье,

Так выпьем скорей за чудес проявленье…

– А ты и правда поэт, – самодовольно улыбнувшись, произнесла девушка, ей льстили продекламированные строки, и она справедливо приняла их на свой счёт.

– Я не просто поэт, я гений… Такой же, как, например, Есенин, – уверенно сказал молодой человек.

– А почему не Пушкин? – усмехнулась Оля.

– Сравнила! Пушкин – ремесленник, такое писать можно километрами, а ты вот напиши так, как Есенин, хоть пару строк… Сможешь?