Из всей массы написанного, за небольшим исключением газетных публикаций, ничего не издано…

Юрий Петрович заворочался, застонал. Чуткая жена сразу спохватилась, захлопотала над лекарствами. Лишь на рассвете он вновь забылся тяжелым сном.

Плавание проходило спокойно, погода установилась великолепная: ни штормов, ни даже значительных волнений. По мере продвижения на юг становилось все жарче. Когда вошли в тропики, команда облачилась в шорты и легкие блузки с короткими рукавами. Во всех помещениях работали вентиляторы, но все равно было душно. Состояние здоровья Юрия Петровича стало быстро ухудшаться. Прогулки по палубе пришлось прекратить, потому что к вечеру у него начала подниматься температура, сопровождаемая периодами забытья и бреда.

Так же быстро таяла надежда, что в Европе болезнь отступит. Тем более, до Европы было еще так далеко!

Приступы с полукошмарными видениями и острыми болями в костях и неестественно вывернутых суставах сменялись периодами относительного покоя и ясности сознания. Тогда Миролюбов плакал, как ребенок: мысль о приближающемся конце страшила его. Мадам Жанна терпеливо успокаивала супруга, стараясь не выдать собственных эмоций и переживаний.

Пройдя через Панамский канал, пересекли Карибское море, некогда бывшее вотчиной разного рода морских разбойников, именовавшихся пиратами, корсарами и флибустьерами. Погода стала меняться, упало давление, посвежел ветер. Но это никак не отразилось на состоянии больного. Он уже почти не вставал с постели, потерял аппетит, все чаще метался в бреду и терял сознание.

Без стука и разрешения к нему, то группами, то поодиночке приходили давние знакомые, друзья и враги. Одни являлись на миг, смотрели молча и быстро таяли, как утренний туман. Другие, напротив, вели долгие, порой нудные разговоры. Третьи маячили полупрозрачными и зыбкими тенями. Когда явилась Маша Седелкина в белой расстегнутой блузке с огненно-черными глазами колдуньи, то все, кто толпился подле, сразу исчезли, будто сметенные ветром, а она наклонилась, погладила волосы и небритые щеки, потом поцеловала в лоб.

Вот видишь: правду я тебе нагадала и про две жены, и про жизнь на чужбине, и про смерть не на земле… – Глаза ее впервые не смеялись лукаво, а холодная рука нежно касалась пылающего чела. Юрий Петрович вдруг вспомнил, что славяне в дохристианские времена представляли Смерть не в образе костлявой старухи, а красивой и печальной черноволосой девушки – Мары. Страх, холодный и липкий, пронзил больное тело и жалом вошел в сердце. Больной дернулся, потом закричал:

– Ведьма! Проклятая ведьма, зачем ты мне нагадала такую жизнь?! Зачем смерть в океане, я не хочу умирать! Неужели из-за того… Из-за этого ты преследовала меня всю жизнь своим упреком? Уйди, проклятая, оставь меня! – он зарыдал так, как плакал только в детстве, громко и безутешно.

– Глупенький, – снова погладила его ледяной рукой Маша-Мара, – я же любила тебя и берегла. Ты должен был погибнуть много раз: и на войне, и от болезни в Индии. Много раз я спасала тебя, хотя ты боялся каждого моего прихода. И сейчас… Прощай, любимый! – Девушка, строгая и торжественная, глядя на Миролюбова со скорбью и любовью, стала медленно удаляться, становясь все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.

В наступивший вслед за этим короткий миг просветления, когда боли чуть отпустили, Юрий Петрович схватил худенькую ручку супруги и стал говорить, отрывисто, тяжело дыша:

– Галичка, моя милая… маленькая Галичка! Только ты одна можешь помочь… опубликовать мои труды… Дай слово, что закончишь мое дело… издашь книги… Только в Россию их передашь… когда там не станет большевиков…