Вместе с тем Кристева пишет, что безумие является местом свободной индивидуации (индивидуация – взросление). Другими словами, безумие – не болезнь, это извращенный путь поиска себя, своей индивидуальности. Об этом писали все сторонники популярного в 60-е годы движения Антипсихиатрия.

Согласно данной концепции, психическое заболевание – это попытка справиться с безвыходной ситуацией, это стратегия решения проблемы, а не сама проблема. Проблемой является семья, а больной лишь через свою болезнь пытается в этой семье уцелеть. «Болезнь – это другие». Это почти по Сартру, у которого «ад – это другие». К «другим» антипсихиатры относили ближайшее окружение и в большей степени мать.

В 1952–1956 гг. представители калифорнийской школы Пало-Альто пришли к выводу, что психические расстройства – это признак нарушенной коммуникации между больным и его окружением. Коммуникация, с их точки зрения, несет в себе не только вербальное (словесное) сообщение, но также сообщение жестами, выражением лица, позой. В норме все сообщение должны совпадать по смыслу, но в семьях психически больных кто-то из членов семьи (чаще мать) посылает разнонаправленные в смысловом отношении сигналы. Она может сказать ласково ребенку: «Я люблю тебя». Но глаза и лицо ее при этом будут выражать гнев или отвращение. Это сбивает ребенка с толку и разрушает его логический аппарат. Автор этой идеи Грегори Бейтсон назвал такое нарушение «двойным посланием» (double bind). Причем он указывал, что невербальная информация обладает статусом более высокого логического типа, чем словесное содержание. То есть ребенок будет больше ориентироваться на выражение лица матери, чем на ее слова. «Психоз, – пишут исследователи, – оказывается отчасти способом совладания с ситуацией двойного послания»[69].

С точки зрения Лэйнга, самого известного последователя Антипсихиатрии, психическое заболевание есть следствие сомнения и представляет собой движение от семейственности к автономии. Это перекликается с точкой зрения Кристевой, что депрессия – это путь к автономии и взрослению. Это такая извращенная попытка «выйти на свободу» из «тюрьмы» (семьи). Или, как считает Купер, заболевание есть протест, хотя и противоречивый по своей сути[70]. При этом члены семьи активно сопротивляются любым попыткам больного уйти из семьи, поскольку, с точки зрения Лэнга, психически больной член семьи поддерживает устойчивость семьи, являясь как бы ее «несущей конструкцией». Вокруг его болезни вращается вся жизнь семьи, на него сваливают всю ответственность за неудачи семьи, весь гнев и вину.

Говоря о социальном смысле тяжелого психического заболевания, Эстерсон обращается к ветхозаветной метафоре козла отпущения. Это явление имеет символический смысл избрания жертвы, на которую вымещается вся вина и ненависть племени. Он описывает функцию этой процедуры как инстинктивную попытку племени «облегчиться» от собственной ненависти. Социальная группа вымещает на жертве свои собственные проблемы. То же происходит в семьях шизофреников, например. В таких семьях мать, как правило, холодная, равнодушная либо гиперопекающая, направляющая ребенку двойные послания, в глубине себя самоутверждается за счет ребенка, принижает его, чтобы самой возвыситься. В пятидесятые годы родился специальный термин – шизофреногенная мать.

Таким образом, во второй половине ХХ века и философы, и психоаналитики вышли на проблему языка как основного способа формирования сознания, как здорового, так и больного.

«Практики безумия – это языковые игры», – пишет российский философ В. Руднев в книге «Философия языка». «Смысл депрессии – приобретение новых смыслов»