– Ладно, мамуль, пойду я на улицу, продышаться хочу. Закис в больнице совсем.

– Миш, ты же не ел ничего. Давай я макароны разогрею, поешь и пойдёшь, – предлагает родительница.

– Не, ма, я потом. На свежий воздух хочу.

– Иди, – матушка растерянно смотрит на меня, – только со своими дружками не якшайся больше. Один раз они до тюрьмы тебя довели. Да и не выздоровел ты как следует.

– Опять двадцать пять. Мам, я же обещал. Сколько раз можно из пустого в порожнее переливать?

– Хочется тебе верить, – вздыхает родительница. – Ладно, поживём – увидим, а пока вот, возьми.

Она снова достаёт свою кошёлку, роется в ней и протягивает зеленоватую «трёшку».

– Вот тебе на сигареты там или ещё что-нибудь. Больше дать не могу, Пашка много денег пропил, – вздыхает матушка.

– А это квартира Пашкина?

– Миша, что за вопросы? – сердится мать. – Мы с ним пять лет назад жить начали. Он из деревни в Москву приехал, в общежитии жил.

– Так, может, это сокровище, того? Обратно в общежитие отправить? – интересуюсь у мамы. – Зачем нам такие приключения?

– Да что ты такое говоришь? – бормочет женщина. – Как его выгнать? Живой человек всё-таки. И вообще, он хороший, когда трезвый, – неуверенно добавляет она.

– Все мы хорошие, когда спим зубами к стенке. Но учти, будет продолжать пьянствовать и на тебя руку поднимать, обратно в общежитие отправится или в свою деревню, мне без разницы, – сообщаю матери.

– Михаил, я тебя не узнаю. – Женщина тревожно смотрит на меня. – Ты же недавно сам бухал с Пашкой, а теперь так говоришь.

– Мам, только не начинай, а? Я же тебе обещание дал, теперь у меня и у тебя будет новая жизнь, вот увидишь.

– Дай-то бог, – шепчет мама, крестится и вдруг притягивает меня и целует. – Мишенька, я так хочу, чтобы это было правдой.

– Вот увидишь. Так и будет.

По впалой щеке женщины ползёт прозрачная слезинка. Вытираю её подушечкой пальца. Прижимаю маму к себе. Она порывисто обнимает меня, всхлипывая.

– Мамуль, выше голову. Я же сказал, всё будет хорошо.

Когда родительница немного успокоилась и вручила мне ключи от комнаты и квартиры, пошёл прогуляться. Пробежался вниз по ступенькам, с интересом рассматривая надписи на стенах. «Витя + Маша = Любовь».

«Банальщина».

Взгляд скользнул ниже.

Знаменитое слово из трёх букв, обозначающее мужской орган для размножения. Сурово и кратко. Чего автор хотел этим высером добиться? Демонстрировал зачатки грамотности, знание анатомии человека или умение складывать слова из трёх букв? Это науке неизвестно. Печально, что таких неандертальцев много.

О, а ниже уже другая надпись из пяти букв. Уже об особенностях женской физиологии.

Как там у Высоцкого? «В общественных парижских туалетах есть надписи на русском языке». А у нас почти каждый подъезд хрущевки или коммуналки как общественный туалет. Заплёванный, измазанный в каком-то дерьме. Окурки повсюду валяются, мусор рассыпан. Нет, надо отсюда потихоньку сваливать куда-то в более приличное место.

Созерцание настенных испражнений существ, считающих себя разумными, оскорбляет мой тонкий эстетический вкус. Нет, я не корчу из себя рафинированного эстета и аристократа голубой крови, презрительно кривящего лицо при матерных выражениях из уст обычных людей. Сам могу изредка ругнуться, используя непарламентские выражения. Но вот когда засранные подъезды с матерными надписями вижу, реально противно. Как будто в дерьме сам вымазался. О, а на первом этаже более креативная запись. «Пусть умрёт в тяжёлом роке бычья группа “Модерн Токинг”». Наверное, малолетние любители хеви-метал писали. Хотя бы без матюков, и то хорошо.