Пройдя через небольшой дворик, Марина вошла в дом и оказалась в просторной зале первого этажа. Если бы она была богатой и строила себе дом, нет, никогда она не сделала бы себе такой комнаты: сводчатые потолки, темные гобелены на стенах, картины в золоченых рамах – мрачно, как в средневековом замке.

– Ути-пути, какая славненькая девчоночка к нам пожаловала, – раздался из угла женский голос. – Прямо конфетка.

Марина не сразу заметила женщину, развалившуюся на кожаном диване в правом углу комнаты, хотя не заметить ее было трудно.

– Здравствуйте, – сказала Марина подходя.

Женщина возлежала на боку, облокотившись. Ее нельзя было назвать просто толстой. Она была живописно, нечеловечески, противоестественно толстой. Огромные щеки в сеточках красных прожилок лежали на плечах, рыхлый живот свисал на диван, ляжки напоминали два свиных окорока, жирные руки с маленькими пальчиками, каждый из которых походил на венскую сосиску с наманикюренным ногтем, выглядели омерзительно.

Она и сама смотрелась как буженина, вот только посыпать зеленью, обложить помидорками, чуть поперчить и можно подавать. Несмотря на свою чрезмерную полноту, она, кажется, не старались ее укрыть или хотя бы как-нибудь приукрасить. Наоборот, одета она была для ее конституции вызывающе – в облегающие ноги лосины и короткую розовую майку, открывавшую целлюлитные плечи и складки белого живота. Все это великолепие заканчивали жидкие сальные волосы цвета крашеной блондинки, стянутые под резинку, и это Марине показалось особенно в ней гадким и отталкивающим.

Перед ней стоял стеклянный столик, накрытый к чаю.

– Садись, голубушка, – проговорила эта гора мяса дребезжащим человеческим голосом. – Ну вот, хоть ты пришла. А какая хорошенькая, ути-пути. Небось замерзла на улице. А пальтецо вон туда на стул брось.

Марину нельзя было назвать хорошенькой. Недавно ей исполнилось тридцать два года, черты лица у нее хотя и были правильными, но как-то не гармонировали между собой. Кроме того, тонкие губы и манера при разговоре выпячивать вперед челюсть с первого взгляда выглядели даже отталкивающе. Ко всему она еще и сутулилась. Но, несмотря на все это, в ней был какой-то загадочный шарм.

Марина сняла пальто, уселась в кожаное кресло напротив женщины, радуясь в душе, что проникновение в дом прошло вполне удачно, так что она и сам не ожидала.

– Ты чаечек, моя голубка, пей горяченький, а-то на улице холодно, – сказала хозяйка, указав на столик, уставленный вазочками с печеньем, шоколадным тортиком, вафлями и еще какими-то сладостями.

Марина налила себе в чашку чая.

Два месяца назад от Марины ушел муж. Без объяснений – просто ушел, забрав свои вещи, и исчез совсем. Марина передумала много всякого. Четыре года их совместного, но бездетного брака не могли пройти даром, и чтобы вот так без слов уйти, не оставив даже записки…. У Максима был друг Сергей, единственный друг. Все два месяца он успокаивал Марину, что все пройдет, Максим вернется со дня на день. Прошел месяц, потом – второй, но Максим не вернулся. Вчера Сергей позвонил Марине и дал этот адрес. Марина попыталась расспросить его, но вместо ответа Сергей сказал: "Черт его поймет. Там такое что-то, чего я не понимаю и не пойму никогда. Я думаю, тебе нужно самой поехать и поговорить".

И вот Марина пила чай с хозяйкой дома, не зная как начать разговор.

– Меня можешь называть Матильда, – сказала толстуха, улыбнувшись. На вид ей можно было дать около пятидесяти пяти лет и килограммов сто пятьдесят не меньше.

"Как бы мне о ее дочери выведать? – думала Марина, наливая себе чай в фарфоровую чашку с иллюстрацией из "Кама сутры", даже забыв представиться. – Вопрос деликатный, неизвестно, как толстуха себя поведет, когда узнает, что я за другом ее дочери пришла".