Два черта и два грешника залились смехом. Суркову захотелось подскочить, прыгнуть на обидчика и разорвать его в клочья, но неожиданно для себя он ощутил ужасную усталость. Он лежал на камнях, приятный холодок давал ощущение покоя, которое может ощутить путник, взявший непосильную ношу и случайно присевший отдохнуть. Он начинает понимать, как он устал, сколько прошел и как же далеко до конца. От этого знания становится невыносимо тяжело.

Сурков подумал, что досчитает до десяти, поднимется и набьет морду обидчику, но когда досчитал до восьми, уже знал, что будет считать дальше. После двух с половиной тысяч он перестал. Через полчаса ярость прошла, и драться уже не хотелось. Вскоре грешники окончательно продулись и залезли под лавку кричать «гав-гав». Федор Абрамович проиграл двенадцать миллионов «гав», грешник, угостивший Суркова, – чуть меньше. Они добросовестно изображали собак под смех чертей, пока у них не сели голоса, после чего черти пошли отдыхать, а грешники, полаяв для приличия несколько минут, вылезли из-под стола.

Федор Абрамович ушел сразу, а грешник с сухариками подошел к Суркову и протянул обожженную пятерню.

– Сухарик проглотил? – спросил он.

Сурков кивнул в знак согласия.

– Надо было сразу тебя предупредить.

– О чем?

– Утроба – отхожее место души.

– Да? – не поверил Сурков.

– А ты не чувствуешь? Теперь будешь таскать за собой, а для грешника это нелегко.

– И что же мне делать?

Грешник пожал плечами:

– Скажи своему черту, он тебя в медпункт отправит.

– А там? – зачем-то спросил Сурков.

– Там сделают рентген и вырежут.

– Без наркоза? – предположил Сурков.

– Послушай, парень, я вижу, ты здесь недавно. Запомни несколько вещей, которые тебе пригодятся: здесь Ад, и все, что происходит, делается не для твоего удовольствия. Если здесь вырезают совесть, то делается это самым тупым скальпелем, без наркоза, да еще и зеркало поднесут, чтобы ты все видел.

– Мне показалось, что черти к вам неплохо относятся.

– Показалось. Черти здесь, чтобы нас наказывать. Черти – это отборные, обгоревшие грешники. Они не подвергаются наказанию, потому что готовы служить Сатане.

– Зачем же вы с ними играете?

– Мало того, что играем, еще и всегда проигрываем. Черт в Аду – и бог, и царь, и генеральный секретарь, запомни.

– Но ведь чертями не все становятся.

– Не все, – согласился собеседник. – Только самые отборные мерзавцы.

– А остальные?

– Остальные варятся. Некоторым послабления дают, некоторые даже до ангелов дослуживаются. Впрочем, врут, наверное, – он зачмокал губами, очевидно, что-то представляя, но тут же сделал искаженную гримасу на лице. – Думать здесь нельзя, поймешь скоро.

– Как это? – опешил Сурков.

– Пока ты здесь недолго, можешь думать, но постепенно все пройдет.

– Как же не думать? Как же так?

– Ну, не то, чтобы совсем, можешь думать о том, как будешь наказан, об отдыхе и так далее, но вот представить что-нибудь свое уже не сможешь.

– Почему же?

– Потому что здесь все нематериально, все здесь дух. И ты, и черти, и все вот это, – собеседник обвел окружность. – Не совсем, конечно, а впрочем, я и сам не знаю, никто меня не учил.

– А это? – Сурков достал авторучку и показал собеседнику.

– Откуда у тебя это? – грешник вылупил глаза, протягивая вперед ладони.

– С собой пронес.

Собеседник недоверчиво скосился на Суркова.

– И не отобрали? А мысли прочли?

– Прочли, но сами не стали отнимать.

– Это – чтобы ты отдал, – предположил грешник. – Отнять не так больно, а вот, когда сам отдашь – будешь каяться, что смалодушничал. Черту – очко, тебе – наказание.

– Умно, – согласился Сурков. – Только не отдам.