Да ладно… Позади всё. Сумела, вытерпела, разобралась, не сдалась, не сломалась, не изменила себе. Выжила. Другая! Сама себя уважает!

Было страшно. Ах, мама, ах, бабушка. Жаль, не поняли. Ничего о ней, своей девочке, не поняли. Или не смогли. Или не захотели…

«Мам, сегодня четырнадцатое апреля! Представляешь, такой весенний день. А когда-то в этот день Маяковский застрелился. Мам, представляешь, птицы пели, небо синее в лужах отражалось, девушки ходили, наверное, красивые, вербы барашками покрылись. Страшно весной умереть».

А в ответ резко, как по щеке:

– Да ладно, отстань со своим Маяковским! Сам виноват, нечего стреляться, ишь, герой, застрелился…

Не поняли.

А душа мечется, рвётся в дорогу, вверх, хоть куда-то, лишь бы не в ступе… Одна в горах. Речка внизу барахтается-сверкает, ворчит, цветы неописуемые, фиолетовые, стрекозы синие, как самолетики, пролетают, небо яркости не питерской. Внутри всё до краев наполнено этим, так, что счастье выпирает из глаз! Слезами. Смехом. Дышать – не надышаться. Воздухом этим горным, свободой этой, самой себе устроенной, вырванной у каменного города. У никчёмных, нелепых правил… И так уверена в себе, что ничего не страшно! Всё смогу, никто не пристанет, не обидит!

Уже в К., с гор спустилась когда, тормознула такси. «В гостиницу!» Таксист потом – (гуляли вместе вечером – признался: «Да, хотел было, но… раздумал. Такая ты вся была обалделая, сияющая прямо вся изнутри, загорелая, чистая, хоть и потная, что… не посмел. Флюиды шли от тебя, прямо чувствовалось… Аж стыдно перед самим собой стало, от подлых своих дум, тогда на шоссе, когда тормознула меня…»

* * *

Пока шла" Изаура», Эля погладила стопочку пелёночек.

Потом вдруг позвонила Ирка, звала прогуляться с ней и с Лизкой в коляске. Она родила в начале лета. И уже так уверенно управляется с Лизкой, прямо как будто это у неё третий. А поначалу тряслась, не знала, с какого бока надо браться за эти 47 сантиметров, за эти три килограмма. Эля смотрела, завидовала. Неужели и у неё скоро будет такое чудо? Счастливая Ирка, отмучилась. Ну, в смысле, разродилась уже славной девочкой, без всяких там кесаревых, без обвитий, без неправильных предлежаний… А у неё это всё ещё впереди…

Гуляли по снежным улицам. Но – тепло. Ирка с коляской. Она – с животом. Подружки. Лет с пяти дружат. В первый класс вместе. Потом первые мальчики. Поцелуи в щёчку. После четвёртого, в августе: ого, какие у тебя выросли! А у меня ещё чего-то нет ни фига… Потом поцелуи в губы. В основном у Ирки. А Эля всё выслушивала, все Иркины сокровенности, какие и маме не рассказываются… Потом Эля в институт, Ирка в техникум. Эля всё училась, Ирка – замуж в 19 лет. Эля закончила, начала работать в школе. И даже не помышляла замуж-то. Если бы не попала год назад в больницу. А там – Герка. Влюбилась. (Как же, начиталась литературы, тургеневская девушка. Влюбилась – женились.) Ну и… Зато здорово! Ребёнка в любви родить, ждать его, хотеть. А не просто потому, что залетела…

Болтали о том, о сём. В основном о Лизке. Что она умеет, сколько у неё раз стул, и всё в таком роде.

Обошли весь квартал. Эля даже немного устала. Ирка проводила её с коляской до самого подъезда. Спросила: «Сама-то как чувствуешь, КОГДА?»

Эля ответила: «По моим подсчетам – через две недели! Вот завтра опять в консультацию тащиться. Надоело уж. Ну, пока!»

– Пока! Держись! – Ирка ловко развернула коляску и покатила к своему дому.

Дома Эля решила полежать на диванчике. Почитать немного. Может, уснёт…

Эту книжку ей подарила любимая тётя из Одессы. Редкая такая книжка. Красивая, глянцевая. У нас таких не печатают. Болгарская. Там всё описано – что происходит у мамы внутри. И всё о ребёнке. Вот он три сантиметра, вот у него ещё жабры, вот он десять сантиметров, вот у него уже есть пальчики, вот уже ушки слышат, вот глазки. Вот он уже палец сосёт.