Я тихонько встал с постели и подкрался к комоду, куда я зашвырнул свои джинсы. Запустив руку в карман, я испугался: тюбика не было! Его не было на месте! Я сразу же представил себе, что его, наверное, нашла мама, пока я был в ванной. Она нашла тюбик и уничтожила! А другого такого у меня не было. И я был уверен в тот момент, что больше не будет. Но порывшись во втором кармане, я вздохнул с облегчением. Сердце перестало бешено колотиться и звонким эхом отдавалось где-то в горле. Я крепко сжал тюбик в руке и бросился в постель. Поднес его к лицу и принюхался: пахло чем-то живым и настоящим. Я спрятал тюбик под подушку и крепко уснул с мыслью о том, что, во что бы то ни стало, нельзя забыть его здесь завтра.

Несмотря на все наставления родителей, я продолжал рисовать. Я делал то, что мне нравилось, но теперь я даже не пытался поделиться этим с мамой. Я наблюдал за людьми, их лицами, их глазами. А еще я смотрел на их руки: большие руки, маленькие, длинные пальцы, короткие, руки стариков и детей. И я мчался домой, чтобы на обрывке блокнотного листа нарисовать их. Я старался тщательно прятать свое увлечение. Если кто-то из родителей внезапно заходил в комнату, я делал вид, что усердно изучаю анатомию. Электронные программы с анатомией мне здорово помогали в моих занятиях живописью. Они давали мне представление о правильном строении человеческого тела, о пластике и движениях. Но вот была одна загвоздка. Мне не нравилось следовать правилам. Я знал, что все люди просто не могут соответствовать тому представлению о человеке, которое дано в этих программах. Глаза не всегда симметричны, скулы не всегда выделяются, расстояние между губами и носом не всегда равно половине расстояния между губами и подбородком. Я ненавидел следовать симметрии. Жаль, но я не мог изучать работы других художников. Мой компьютер был настроен исключительно на изучение медицины и биологии. Если бы я попытался хотя бы с одного компьютера войти в базу изучения живописи, это тут же засекли бы. И естественно, родители поняли бы, чьих это рук дело. Так что мне никак нельзя было убедиться в том, что не обязательно следовать правилам.

И я сам нашел себя. Из инструментов в моем распоряжении был только цветной мел. Ну, и, конечно, тюбик краски, который подарил мне дед. Но я никогда не использовал ее. Это была масляная краска, я не мог размазывать ее по бумаге, да и одним цветом обойтись было бы сложно.

Отношение отца не сильно изменилось ко мне. В конце концов, он постоянно пропадал в Программном центре. И к тому же он был занят успехом своего Дубликата. Но мать не скрывала своей обиды на меня. Будто я уже не оправдал ее ожидания. Она продолжала быть моей матерью, но всё реже могла смотреть мне в глаза. Впрочем, я ей – тоже. Иногда мне казалось, что она знает о моем тайном увлечении и просто позволяет мне лгать. Но, думаю, это было не так.

Учитель постоянно утверждал, что я делаю успехи в изучении медицины, хотя ничего особенного я не делал. Я просто читал то, что мне читать не нравилось, и заучивал то, что учить я ненавидел.

Иногда мне казалось, что меня засасывает в вакуум. Я не мог понять, зачем снова и снова вожу по бумаге мелом и стряхиваю пыль на пол. Потом, когда ее набиралось слишком много, я просто аккуратно собирал ее и вытряхивал в окно. Она разлеталась, будто миллион атомов проходят сквозь космическое пространство и растворяются во энергии Вселенной. Так я себе представлял. Сперва я сохранял свои рисунки, но когда их становилось много, мне приходилось уничтожать их. Мне было жалко. Иногда казалось, что все эти изображенные мною люди и бабочки, и растения кричат, когда я рву, и комкаю их, бросаю в водосток, смываю в унитаз. И потом их голоса преследовали меня, когда я пытался уснуть. Или это был голос моей совести? Голос, твердивший мне, что я должен бросить это и стать врачом.