Но, невзирая на прическу, Дэн теперь человек ответственный и твердо верен своим привязанностям. С шутливой стойкостью принимая разочарования, он вытравил из себя ярость, а заодно и надежды на будущее, которое якобы еще впереди. Ловким, метким ударом он разбивает яйцо. И говорит:

– С добрым утром, Робби.

Голос Дэна понизился на пол-октавы, теперь уже необратимо, – сказались годы курения и выступлений в мутном сумраке ночных клубов.

– Привет, Дэнни, – отвечает Робби, боднув Дэна в мясистое плечо.

– Как дела?

– Да ничего. Терпимо. Наконец-то пятница, а?

Замечание немного бестактное, не правда ли? Это Робби выходные сулят освобождение, для Дэна же означают, что дети весь день будут дома, а Изабель засядет за ноутбук (у них больше трети сотрудников уволилось, и она теперь работает семь дней в неделю).

Робби задается вопросом, стал ли он ввиду надвигающегося отъезда чаще позволять себе (или просто стал лучше отслеживать) вечные свои мелкие нападки на Дэна. Добропорядочного Дэна, горячо любимого Дэна, Дэна, сделавшегося, без сомнения, фигурой патетической.

– У Изабель все нормально? – спрашивает он.

– Ага. Просто хочет побыть в тишине.

– Я новую песню написал. Полночи не спал из-за нее, – говорит Дэн.

– Дети еще у себя?

– Ага. Вайолет одевается. А Натан… без понятия, чем он там занят.

– Пойду потороплю их. Говорил ведь, что утро у меня свободное?

– Наверное. Но напомни.

– В школу приедут брать пробы на асбест.

– Думал, его давно удалили.

– Вполне возможно. Но неизвестно наверняка. Нет подтверждений, что проверка была. Архив хранился в картонных коробках в подвале, а подвал затопило во время урагана “Сэнди”.

– В общем, утро у тебя свободное.

– Пойду пригоню детей.

– Люблю тебя, дружище.

– И я тебя.

Лет эдак двадцать назад Дэн с Изабель никак не могли решить, жениться им или нет (она сомневалась), и тогда Дэн повез Робби – тому было семнадцать – смотреть на самый большой в мире моток бечевки, понадеявшись, что Изабель станет сговорчивей, если привлечь ее младшего брата на свою сторону. В дни особой тоски по прошлому то автопутешествие кажется Робби самым счастливым событием в жизни. Двадцатилетний Дэн рулит своим подержанным (и не единожды) “бьюиком” – русые кудри золотятся, мускулы поигрывают на руках, – распевая вместе с магнитолой Sweet Thing Джеффа Бакли, а вокруг простираются фермерские угодья Пенсильвании и Огайо. Этот Дэн казался Робби воплощением красоты во всех смыслах. С тех пор Робби с Дэном рассказывают, как, доехав до самого Канзаса, обнаружили там лишь второй по величине моток бечевки в мире (самый большой был в Миннесоте), а затем оказалось, что добродушная лысеющая смотрительница, дежурившая в тот день, не способна разъяснить подробнее надпись на табличке, утверждавшую, что этот моток бечевки хоть и не самый большой, зато единственный, к которому можно подойти поближе и понюхать его. Когда Дэн осведомился, чего ради его нюхать, женщина лишь печально улыбнулась. И вместо ответа изложила суть разнообразной полемики, имеющей отношение к делу, в том числе о преимуществах бечевки из сизаля перед синтетической, и наоборот, а также о том, следует ли относить определение “самый большой” к размерам или к весу.

Тут и сказочке конец. Не обнаружив сувенирной лавки, огорченные Дэн и Робби отправились восвояси, однако в Рединге, штат Пенсильвания, “бьюик” сломался, и им пришлось ночевать в одряхлевшем мотеле, пока какой-то сомнительный автомеханик собирал развалившийся двигатель, неохотно допуская, что после этого хотя бы до дому, они, пожалуй, дотянут.

Будь Робби так же волен измыслить прошлое, как измышляет Вульфа, история имела бы продолжение. Поглазев на моток бечевки, они с Дэном поехали бы дальше, не обратно на восток, а на запад, прямо в Калифорнию, и где-нибудь в самом сердце Колорадо Дэн вдруг понял бы, что влюблен совсем не в Изабель, а в ее брата, паренька, которого так глубоко опечалило отсутствие футболок и магнитиков с изображением мотка бечевки и который без конца крутил