Саш, ты спишь? Интересно? Я тихо говорю, потому что мне уютно. Вот тебе не угодишь, то «успокойся», то «слишком тихо»…

Правда, быстро отпуск прошел? Тина говорит, так вся жизнь проходит. Но я не буду ее слушать. Ноябрь. Противное все-таки время года.

… – Как-то странно я себя чувствую. Что это такое? Нет, Верка, меня не тошнит. И ни на какое солененькое не тянет. Я себя чувствую как… Черт. Как будто я – важная. Понимаешь? Как будто я что-то значу… особенное. Вер, а помнишь, как твоя мама и моя бабушка нас вместе на бульваре выгуливали? Мне всегда очень нравилось у тебя дома, твои родители такими дружными были, одно удовольствие посмотреть. Мне кажется, семья вот такой и должна быть, как у вас. Или как у Норы моей. И книг у вас всегда было множество, молодцом был твой папа. И тепло… Вер, тебе Норка нравится? Интересная она, правда? Ладно, схожу к врачу.

– Саш, ужинать будешь? Что? Вера и Нора вместе шли по переулку? Но я сегодня видела Веру, она мне не говорила, что они без меня общаются. Неприятно. Что «не обращай внимания»? А зачем скрывать? Не люблю, когда из меня дуру делают. Ну и пусть себе гуляют обе. Но без меня. Тоже мне тайны мадридского двора!

На Нору Соня обиделась смертельно и говорить с ней не захотела, а Вере позвонила немедленно. Несмотря на давнее общение, Вера понятия не имела о многих подробностях Сониной жизни, да и Соня в ту пору еще не осмыслила ни своего детства, ни более поздних времен. Она бы и сама не смогла объяснить, что именно так оскорбило ее. Она еще не улавливала связей между своим «сегодня» и своим «вчера» и не понимала, что, соединив два интеллекта, два широких кругозора, Вера и Нора до боли напомнили Соне то чувство, которое она испытывала, когда ребенком находилась в семье отца. «Они так много знали, у них столько тем, чтобы поговорить друг с другом, они разбирались в литературе, в музыке, они были такие, такие…» Не отдавая себе отчета, Соня снова почувствовала свою извечную неуместность. Но на сей раз это были не Берги, с которыми ребенком она не смела открыть рта. Ошеломленной и даже отдаленно не догадывающейся об истинных причинах такого негодования Вере Соня выразила бурный протест. Подруги перестали общаться.

– Саш, у меня для тебя сюрприз. Угадай какой. Нет, не кушать. Не украшаться. Не, не мебель. Не для работы. Ну… да, носить. Нет, не в руках. И не в карманах. Ну, говорю же, не на голову, и не на ноги, и не на спину. Не кофта и не пиджак. И не шарф. Ну, подумай еще, а?

Ну и пожалуйста. Ну и буду сама носить. Еще семь месяцев!

– Ну что? Видели, какая девочка? Правда, красавица? Щечки розовые, локоны на плечах! Она похожа на цветочек, и мы назвали ее Маргаритой. А дома зовем Риташа. Вот оно – счастье!

… – Молока полно, а она не ест. Перегорит. Господи, как же больно. Лучше сто раз родить. Честное слово. Что женщины приятного находят в кормлении? Молоко не идет, ребенок орет, вся грудь в буграх. Саш, Тина говорит, это не страшно, если она будет на искусственном вскармливании. Я же выросла, и она вырастет.

– Наконец-то. Наконец-то позади этот чертов институт. Ну, ни уму, ни сердцу. Саш, а тебе твоя работа нравится? А вот та, на которую тебя не взяли, была бы лучше, правда? За границу бы ездил… Но у твоей жены отец еврей. И никакого значения не имеет, что мои родители разошлись, когда мне всего два года было. Армия есть армия, и тому, кто женат на еврейской морде, за границей делать нечего. Сашк, а хочешь, я тебе сына рожу? Я всегда мечтала о дочери и о сыне, и теперь знаю, что и мальчик у меня будет обязательно. Потому что во мне есть все, я гармоничная!