Как интересно. Если сильно на чем-то сконцентрироваться, то кажется – ты жив. Настоящие фантомные боли. Хорошо, что мне не пришло в голову сосредоточиться на родах. О, да я способна шутить! Глупо жаловаться на однообразие. На самом деле все интереснее и интереснее.

Бабушка берет меня за руку и говорит:

– Берточка! Мне пора стало. Я что хочу тебе сказать перед смертью. Ты Сонечку свою не бросай, она у тебя девочка особенная. Я ей силу свою отдала, как мне моя мать когда-то. Руку свою ей передала. Тине не смогла, не была рядом, когда принять могла. А ведь у нас из рода в род переходила сила наша, я уж думала, умру и оборвется. Раз уж ты за мной пойти не захотела, так к Сонечке поближе будь, времени ей отдавай побольше. Тину не слушай, хоть она и мать тебе, но в прорехах вся. С отцом Сонечку не ссорь, пусть девочка счастливой растет. Если ты ее любить будешь, она тебе от нашей силы много дать сможет. Ты ведь с твоим характером сама себя ранишь да раны ковыряешь. Горемыка ты. А она спасет тебя, не смотри, что крошечная, в ней жизни, как у кошки, на семерых хватит. Берточка, запомни мои слова, это тебе на судьбу зарок.

Слова бабушки неприятны. Я всю жизнь пресекала такое, а мама тем более. Это же дремучие пережитки! И конечно, я в подобную чушь не верила, но не дерзить же старушке, когда ей девяносто, она больна и говорит о смерти. Я отвернулась и сидела, прикусив губу. Поневоле вспомнила тот жуткий случай, когда бабушка якобы исправила Соне голову. То есть голова действительно изменила форму, но если явлению нет научного объяснения, то разве мыслимо рассматривать его серьезно? Так можно поверить и в привидения. Хотя, конечно, что-то непонятное в тот день произошло.

Меня слегка отклонило от луча, и я тут же отбросила воспоминание. Деревенской знахаркой была бабка, тогда рожали по десять детей, и даже больше, а выживало трое-четверо. Вот и вся «наука». Мало ли во что они по своему невежеству верили.

Бабушка снова сжимает мою руку, пальцы как гвозди. Говорит, что все соседи ушли, мы одни. Чтобы я уходила тоже, с ней не сидела. Внушает: «Ты сейчас пойдешь в комнату и будешь спать, прощай теперь. Иди. Иди, Берточка. Иди».

Это «иди» теперь меня ударило, я снова отодвинулась от цветка и опять увидела – искрит. Вспомнила, как ушла тогда, как мое тело деревянным срубленным стволом лежало на кровати и не могло подняться, пока бабушка кричала. И как потом крики стихли. Вернулась я к бабушке, только когда она умерла. Но ведь никогда, ни разу не раздумывала о последних ее словах! Не считала нужным. Впрочем, вижу несколько историй, где я была близка к тому, чтобы бабушкин завет вспомнить. Все очень незначительно.

Поначалу я видела Соню довольно редко, она не откровенничала со мной, только поглядывала исподлобья. Она не остра на язык, чаще говорила односложно, свои желания никак не мотивировала. Любимый ответ «потому что». Маленькой была толстой, подростком – неуклюжей. Дружить не умела, только в восьмом классе появились мальчишки – три постоянных и еще парочка временных – несерьезная публика. Вот Соня в покое, но взгляд жалкий, просящий. А вот злится. В эти минуты лучше не смотреть, она откровенно некрасива, глядит тяжело, не мигая, белеет. Говорю ей: «Сонька, если ты злишься на кого-то, опускай глаза, не смотри. Иначе будешь наживать врагов, люди не прощают такого взгляда». Но от нее отлетает как от стенки.

Вообще в ней не было ничего моего. Она – копия своего отца, а мне хотелось бы, чтобы мой ребенок был похож на меня.

Я как будто перелистываю страницы. Все-таки особенность была, теперь это для меня куда яснее. Когда она впервые начала гадать.