Неподалёку стоял подбитый танк Т-34. Вокруг его башни были намотаны смёрзшиеся кишки разорванного десанта. Это внутренности пехотинцев не успевших соскочить с брони.

А внутри металлической тюрьмы уже околели танкисты. Рации у них не было, а посыльного из батальона послать забыли. И приказа к отступлению у них не было. А за самостоятельное оставление боевой машины, у трибунала безальтернативно-расстрел.

Так и сидели внутри танкисты и ждали своей смертушки, толи от мороза, толи от немецкого снаряда. Толи герои, толи смертники?

По нему начали бить бронебойными. Снаряды иногда перелетали, ну и нам по ходу досталось в окопах.

По обеим сторонам нашей траншеи притулились убитые. Кровь от них стекала прямо на дно, превращаясь в лужицы. От кого доля больше вытекла, от кого меньше. Эти бордово-рубиновые желеобразные лужи постепенно сворачивались и замерзали на морозе.

В любом случае мы были в грязи, в крови и вообще хрен знает в чём.

Одежда наша пропиталась, смёрзлась и стала, как картон. Ломалась на морозе и оголяла тело. Кальсоны не спасали. Зуб на зуб не попадал. И вскочить, попрыгать было нельзя. Немецкий снайпер запросто достать мог. Лицо и губы окоченели так, что разговаривать было не возможно. Кожу стянуло, как маску. Да и о чём было, собственно, говорить. Мысли у всех были одни

– Выжить бы только. Сейчас продержаться от мороза. А потом и в бою.

Но всё равно, было страшно холодно. До жути!

И сколько нам жить осталось?

Говорили, что от предыдущей усиленной дивизии в три стрелковых полка хватило на два часа.

Вон они остатки, ползут обратно из пекла раненные, окровавленные и грязные, с серыми лицами, запёкшимися губами и лихорадочно блестящими глазами. Кряхтят, стонут, матерятся.

Может быть, им и в следующий раз повезёт?

В нашу траншею сполз майор с парой автоматчиков из штаба полка

– Где взводный? – спросил, – это ты что ли Иван Щербаков? – и ткнул в мою грудь грязным пальцем. – Всё брешешь и никак не набрешешься? Храбрости не хватает, взводный? Данные липовые подаёшь в штаб. Герой он, говорит. Кому другому лапшу навешивай, взводный!

У меня от удивления чуть планшетка из рук не выпала. И тут я вспомнил…

А дело было так. Мы отдыхали в небольшой рощице на краю леса. И, вдруг, услышали надсадное рычание большегрузных машин. По звуку можно было сразу понять, что это не наши маломощные полуторки.

Из леса, неожиданно, выползла пара немецких вездеходных грузовиков. Видимо, заплутала в просёлочных дорогах немчура. Ну, и вывалилась на нашу позицию, как на блюдечке.

Не раздумывая и не обсуждая, мы быстро установили миномёты и дали первые пристрелочные выстрелы. А там понесло-о-ось!

И как-то всё сразу удачно для нас сложилось, что первыми же минами обе машины накрыли. Оставшихся фашистов добивали из трёхлинеек.

Потом, после боя, насчитали 29 человек убитыми.

По прибытии на закреплённые позиции роты я сразу доложил по инстанции. Для проверки на место боя сразу отрядили двух бойцов. Они мигом исчезли.

Немного погодя слышим, что в том краю завязалась ожесточённая перестрелка.

Когда бойцы прибыли обратно, то сообщили неожиданную весть. На просеке они насчитали всего четыре вражеских тела. Я был убеждён, что они, скорее всего из-за выстрелов, не стали приближаться к разбитым машинам, а со стороны разглядели только четыре фашистских трупа.

Начальство зло скрипнуло зубами и обозвало меня «болтуном». Боевой орден «просвистел» мимо моей груди. А мои ребята очень даже на это обиделись.

Но, к сожалению, ничего уже доказать было не возможно.

Неожиданно приполз долгожданный подносчик пищи. Термос у него опять был пробит осколками. Значится, каша будет по-флотски, с железками.