Светлый образ сформировался до мельчайших деталей, и я смог разглядеть лик женщины абсолютно неясного возраста, исполненный идеальных черт и пропорций, и при этом абсолютно не запоминающийся. Было в этом лице и этом наряде что-то библейское, будто бы женщина сошла с икон поздней школы иконописи. Приближаясь ко мне, будто паря в воздухе, она подняла наконец взор и взглянула мне в глаза. Цепкий, внимательный, удивительно умный взгляд, полный печали и радости одновременно. Трудно это описать. Такой взгляд обычно бывает у людей предельно глубоких в своём познании, и переживших притом разнообразный, богатейший и зачастую не самый приятный опыт. «Во многой мудрости много печали, и кто умножает знания, умножает скорбь» – так описаны слова царя Соломона в книге Екклесиаста. Именно эта фраза наиболее точно охарактеризовала бы её взгляд. Я лишний раз убедился в тот момент в известной мне истине, что глаза – зеркало души: вроде бы просто роговица, радужка, зрачок – а сколько всего они могут рассказать о человеке, о пережитом им опыте.

Мой таинственный спутник в этом неизвестном и непонятном мне пространстве остановился напротив меня и внимательно оглядел мой дымчатый образ с ног до головы, как если бы у меня были ноги и голова.

– Здравствуй, Душа, – раздался где-то внутри меня мягкий и бархатистый голос. Ласковый, любящий и успокаивающий.

– Кто ты? И где я? – Вместо приветствия послал я мысль в ответ. Как дрожал бы мой голос от волнения, так моя мысль, исходя наружу, вибрировала в тревоге. Кажется, моя собеседница уловила всё до мельчайших деталей. Я интуитивно чувствовал, что это так.

– Ты в Лимбе. В Бездне, – спокойно ответила она и замолчала в ожидании.

Ответ меня не сказать, чтобы поразил. В этот момент я лихорадочно вспоминал, что знаю о Лимбе, что это, и какова может быть моя дальнейшая судьба. Из дальних закоулков памяти всплывали мои достаточно слабые познания о христианском и исламском богословии. Я знал лишь, что согласно верованиям христиан, Лимб – это место вне Рая, Чистилища и Ада, где пребывают души, не определённые куда-либо. Или те, кто пришёл в посмертный мир до явления Иисуса Христа. Хотя Данте в своей «Божественной комедии» называл его первым кругом Ада, но не думаю, что в моём случае это было так. Однако насколько истинными были средневековые теории христианства? Впрочем, в исламской эсхатологии тоже был свой термин, обозначавший Бездну, в которой находились души, уравновешенные и хорошими, и плохими делами, и ожидавшие суда. И называлось это пространство Арафом. Если то, где я находился в данный момент, билось с представлениями авраамических религий, то дела мои были и плохи, и хороши одновременно. С одной стороны, я мог застрять здесь на очень долгий срок в ожидании, и томиться посреди пустоты до проявления милости Творца, но с другой – рано или поздно это должно закончиться. Больше всего я опасался утонуть в Бездне навеки. И даже несмотря на то, что я до сих пор не осознал всей полноты этого кошмара, потому как никогда не был вечности причастен, ограничиваясь обрывками воспоминаний лишь в исчислимой годами земной жизни, я испытывал какой-то мистический ужас. Бывает такое, что не можешь чего-то объяснить, но чувствуешь страх на каком-то глубинном уровне. Страх, порождённый не сознанием, а чем-то более глубинным, принесённым за миллионы лет и из тысяч миров от точки сборки до текущего момента существования.

Я попытался успокоиться, вслушаться в себя, собрать мысли воедино. Фигура таинственной собеседницы всё так же стояла передо мною, окутанная серебристой дымкой, свет которой упорно пытался прорезать пространство непрерывным мерцанием, но у него это не получалось.