Сид был вне себя от счастья. В Ниссории обретались лучшие в мире фехтовальщики, а в Лесене находились лучшие в Ниссории фехтовальные школы. Ему не приходило в голову, что часть этих лучших в мире фехтовальщиков окажется его врагами, и данное обстоятельство может стать для него фатальным, поскольку сам он ни в какой фехтовальной школе не обучался, ни в хорошей, ни в плохой. Впрочем, четыре года войны не прошли даром, и ему удалось сохранить свою шкуру почти целой. От ниссорийского периода его жизни ему осталась основная масса его шрамов да привычка три раза в день читать про себя покаянную молитву: человек, которого могут прирезать в любую минуту, должен содержать в порядке свои дела со Всеведающим, в особенности, если он нарушает его заветы с той интенсивностью, с каковой это делал Сид Рохас.

В общем, грозовая юность командора пролетела под звон оружия и грохот канонады на полях сражений, к которым позднее прибавились плеск волн да хлопанье парусов пиратских шхун, смех сирен в портовых борделях и гвалт таверн, где кровь и вино лились в равных частях.

В Бреле тем временем вновь намечалась война: королева Дора Базас и ее мамаша Гизелла собирали войска. Сартимоса к этому времени уже давно покоился на дне морском, подчистую объеденный рыбами. Сид вернулся в родную страну и в ожидании все никак не начинавшейся войны продавал свою шпагу тем, кто мог за нее заплатить, при условии, что противник тоже будет держать в руках оружие: у него были некоторые представления о чести. Он раздумывал над тем, чью сторону он должен принять, и склонялся к Доре и лигорийцам, ведь начиная службу, он приносил присягу Базасам. Однако судьба рассудила иначе, и одной прекрасной летней лунной ночью командор, проходя по Ленточной улице, услышал звон оружия и женские крики, призывавшие на помощь. Тогда из окна прямо к его ногам выпал человек, в котором Рохас признал своего товарища по ремеслу …

… Последний закатный луч осветил камеру командора. Нагревшиеся за день камни усердно отдавали тепло, навевая мысли об адском пекле. Рохас сделал очередной глоток мерзкого пойла, которое комендант Пратта почему-то именовал вином, и философски подумал, что за удовольствия надо платить. В Бреле дуэль оплачивалась штрафом, тюрьмой или изгнанием, в зависимости от исхода поединка и ранга участников, однако зачастую на подобные шалости и вовсе смотрели сквозь пальцы. «И что мне с тобой делать?», со вздохом спросил его король, и Меченый, не без содрогания представивший, в каком бешенстве будет Камилла, малодушно попросился в тюрьму. «Нашел время», проворчал Эрнотон. «Всего на несколько дней», настаивал Рохас, который предпочел бы артиллерийский обстрел встрече с разъяренной любовницей, имевшей обыкновение чередовать ледяное молчание с гневными воплями, с точечным вкраплением бурных рыданий.

– И что только на тебя нашло? – задумчиво протянул Эрнотон, подписывая приказ об аресте. Вопрос был из числа риторических и не нуждался в ответе, и даже если б и нуждался, Сид не сумел бы ответить монарху. Просто это была очень скверная ночь…

… Это была чрезвычайно скверная ночь, одна из тех скверных безлунных ночей, когда в душе Сида Рохаса по прозвищу Меченый просыпались демоны. Мысли кружили в его голове стаей воронов, а все тридцать четыре шрама (в этом году их количество сровнялось с числом его лет) начинали разом ныть, безо всякой связи с погодой. Пробудившиеся демоны, как обычно, уговаривали его перерезать глотку-другую, но капитан привычно послал демонов в ад и отправился на осмотр постов. Дворец спал, лишь компания картежников, впрочем, значительно поредевшая, задержалась в зале перед Зеркальной галереей. Остановившись в галерее перед аллеей, ведущей в сад, Меченый попытался найти причину сегодняшнего приступа черной меланхолии. Очень вскоре ему пришлось пожалеть об этом, поскольку причины, конечно, никакой особой не нашлось, кроме того, что жизнь его превратилось в теплое и унылое болото, а размышления об этом лишь усугубили тоску. Мирное время легло тяжким бременем на его плечи. Хорошенько надравшись, он порой с надеждой вглядывался вдаль, представляя себе, что там, за горизонтом движутся сонмища врагов, однако же враги измельчали и трусливо отсиживались в своих норах. В последние пять лет с ним даже драться никто не смел, что приводило командора в настоящее отчаяние. Ему приходилось довольствоваться ежедневным фехтованием с гвардейцами. В поездке, правда, он неплохо развеялся, да и грядущие события обещали возвращение старых добрых времен, и эта мысль несколько утешила Меченого, однако он тут же вспомнил, что вскоре в столицу возвращается Арно. Настроение было окончательно испорчено.