– Нет.

– Перспектива подписания?

– Пока нулевая.

– Голосовали?

– Против, я же сказал. Против вас. В пользу тех, кто в Силиконовой долине.

– Что вы с Добсоном предпримете?

– Я предлагаю вернуться к уставу компании, оспаривать по пунктам, то есть бить в самый корень, поднять базовые документы девяностых годов, там цепляться за все, что можно, оспорить условия партнерства, первоначальные доли капитала, вплоть до самого устава.

– Oк, – кивнул Владимир Галич.

– Добсон предлагает более легкий путь – попытаться выполнить условие завещания. Но тут мы целиком зависим от вас.

– Пожалуйста, посмотрите, как там с моим багажом, – вежливо попросил Владимир Галич.

Маковский побежал в зал прилета. Владимир сел на диван у окна, из которого открывался вид на летное поле, официантка принесла ему кофе и сахар в пакетиках. Владимир лениво обернулся и увидел на соседнем диване за столиком с чашкой чая в руке… да, с чашкой зеленого чая в руке, потому что она всегда пила только зеленый… свою бывшую жену Ирину. Рядом стояла детская складная коляска, а в ней спал ребенок.

Владимир ощутил, как кровь бросилась ему в лицо. Если бы она не заметила его, он бы поднялся и, позабыв про суетливого Маковского, про «Майбах», ожидавший его на стоянке аэропорта, поймал бы такси и уехал… сбежал. Но Ирина смотрела на него. Вот она встала ему навстречу – высокая, стройная, так похожая на Уму Турман.

– Привет.

– Здравствуй, Ира. Куда летишь?

– К мужу в Буэнос-Айрес. Все прививки Саньке сделали, теперь можно, будем с ним там жить, в посольстве.

Владимир Галич знал, что муж Ирины, к которому она ушла, изменив и забеременев, ныне российский консул в Аргентине и Бразилии. Она была внучкой и дочерью дипломата и в конце концов выбрала дипломата себе в мужья, родила ему сына, а он, Владимир Галич, ее первый муж, любивший ее с четвертого класса, остался один.

– А ты как, Володя?

– Я прекрасно.

– Откуда прилетел?

– Из Лондона.

– Понятно, – она смотрела на него, прищурившись. В коляске спал ребенок – не его сын, а этого консула.

Они в школе с четвертого класса сидели за одной партой. Их так посадила учительница, вроде бы наказала его, Вовку Галича, за шалости. Сидеть с девчонкой! А он влюбился в Ирку, и не существовало дня и часа из тех уже забытых, стершихся из памяти лет детства, чтобы он не мечтал о ней.

Когда девочка превращается в мечту, ваши дела – швах. Когда мечта обретает образ принцессы Грезы, вы уже не принадлежите себе.

Тили-тили-тесто – жених и невеста… Нет, в их время в школе уже никто не пользовался такими древними дразнилками. У всех в карманах уже пищали мобильники, и пацаны тайком скачивали порно из Интернета. Голые сиськи весьма котировались.

Когда его старший брат Борис, которому уже исполнилось четырнадцать, спросил его, двенадцатилетнего, напрямик: «Было у тебя с Иркой?», то он, Галич-младший, лишь покраснел как рак и чуть не умер от стыда. Он так и не ответил брату. Борис так и не узнал, что на тот момент они с Иркой даже еще не поцеловались ни разу. А потом старшего брата не стало. Его убили.

Ирина вместе с родителями пришла на похороны на Немецкое кладбище.

Все случилось так давно…

И тот их первый детский поцелуй на кладбище за памятником. И вся последующая счастливая жизнь. Эйфория, радость. И свадьба в девятнадцать лет. И дальнейшая их супружеская жизнь. И смерть отца, так и не оправившегося после потери старшего сына Бориса. И вся жизнь, что пришла после… Его любовь, ее жалость, да, жалость – этот суррогат той книжной, небывалой, великой, верной и пылкой любви, его страсть, ее снисходительное дружелюбие, ее разочарование, ее слепая жажда материнства, ее ненасытность, ее похоть, ее жар, его усилия, его слезы, его старания купить, подарить, дать ей все, что она захочет, любые вещи… ее пресыщенность, ее скука, ее отчужденность, ее измена, его ревность, ее беременность от другого, ее уход.