Затем граф посмотрел и на свою дочь: мягкую, последовательную, лишенную тех тщеславных страстей, которые владели ее братом. Она неплохо справлялась с некоторыми поручениями, касающимися управления – но вот правителем она не была. А была она прежде всего женщиной…

Послышался тихий вскрик.

Граф вернулся из своих мыслей и обернулся. Это Уильям повис под брюхом серой кобылы на перевернувшемся седле и, силясь выбраться, досадно плюхнулся в грязь. Потерявшая наездника кобыла тут же встала. Выбравшись из лужи, похожий на болотного черта, у которых блестят одни лишь глаза, взъерошенный рыбак принялся стыдливо и безуспешно возвращать седло на место. Его седельные сумки, по которым прошлись копытами, были вдавлены в грязь, их содержимое – испачкалось, а в ножны затекла вода.

Отряд неистово хохотал. Гвардейцы держались за живот: кто-то прикрывал рот, кто-то вытирал от смеха слезы. Громче всех предавался радости Леонард, и даже Йева хихикала в руку. Еле сдерживаясь, чтобы не присоединиться к всеобщему веселью, граф Тастемара уже было развернул коня, но его опередили. Капитан гвардии с широкой улыбкой принялся помогать несчастному бедолаге, готовому провалиться сквозь землю от стыда.

– Вы плохо затянули подпругу! – смеясь, сказал он и помог зафиксировать седло. – Вот так ее надо затягивать, чтобы не свалиться.

– Спасибо, – выдавил из себя благодарность пунцовый Уильям.

– Вы и верхом не ездили, да? – осторожно спросил сэр Рэй, видя, как гость графа неуклюже карабкается на лошадь с правой стороны. – Садятся всегда слева, чтобы не задеть меч. А вы каждый раз бьетесь об него ногой.

– Ездил два раза, недолго… – ответил смущенно Уилл.

– Понятно.

Отряд двинулся дальше, пока Уильям натянул поводья и остался в хвосте, пропустив даже едущих со всем хозяйственным скарбом слуг, которые взглянули на него с сочувствием и весельем одновременно. Пользуясь тем, что никто его не видит, бедняга пытался отжать грязь с длинных черных волос и привести в порядок сумки. Но все же вид у него остался запачканным и несчастным.

Ближе к вечеру отряд разбил лагерь у безымянной речушки, которая из-за дождей разлилась широко, далеко. Пока гвардейцы приводили в порядок коней, слуги установили навес и колдовали над котелками – а иначе как колдовством их споры насчет ингредиентов и назвать нельзя было. Запахи вареной косули и тушеных зайцев, настрелянных графским сыном, плыли над всей равниной, и нервно облизывающиеся воины постоянно оборачивались и с тоской глядели в сторону варева.

– Уильям, предлагаю уединиться, чтобы пофехтовать! – подошел сэр Рэй, тоже принюхиваясь к ароматам с кухни. – Иначе, во имя Ямеса, я сойду с ума! Есть такие подозрения, что наши графские кашевары ведают о южной магии… Еще не дав миски в руки, они уже превратили меня в захлёбывающегося слюнями пса!

– Пойдемте, – ответил Уильям, похлопав Серебрушку – так он назвал свою серую лошадку.

Чтобы скрыться от любопытного взора, они вдвоем обошли холм. Там сэр Рэй, до сих пор облаченный в доспех, ободряюще сказал: «Ну, начнем-с…». И пока Уилл поудобнее взялся рукой за рукоять, опустив глаза к ножнам, и потянул ее, рыцарь уже стоял подле него с обнаженным клинком.

Сэр Рэй смотрел укоряюще, хотя его карие глаза смеялись.

– Кто ж вперивается в меч, когда напротив стоит противник? Вы должны, Уильям, делать это не глядя! Был бы вместо меня реальный враг, голова бы ваша уже каталась по земле. Еще раз!

Он вернулся на исходную позицию, и его сопернику только и оставалось, что судорожно следить за ним. Капитан двигался не сказать, что стремительно, но движения его были непредсказуемы, непонятны и ловки. Отразив один осторожный удар, Уилл неуклюже подставился под другой – и запутался в собственных длинных ногах, будто они были ему чужими. Тут же он потерял равновесие и рухнул лицом в грязь, уронив меч, чтобы успеть выставить руки перед собой.