Спустившись, Филипп застал внизу прислугу: молчаливую, глядящую исподлобья. Перед дверями стоял и вытирал рукавом слезы Базил Натифуллус, то и дело утыкаясь в него, чтобы сокрыть свою слабость.

– Все подготовлено… милорд… – произнес он со всхлипом. – Отряд поджидает вас во дворе. Гонец послан вперед, чтобы повсюду вас обеспечили достойным ночлегом. К приезду нового… – управитель не выдержал и издал стон. – Для нового графа тоже все подготовили.

– Все уже предупреждены? – спросил граф.

– Да. И налоговый дом, и охранный.

– А наместники?

– Я лично отослал им письма.

Прислуга вокруг молчала и глядела в пол.

– Спасибо тебе, Него, за службу, – напоследок сказал граф. – И прощай…

По ошибке названное имя деда Базила Натифуллуса заставило постаревшего внука вспомнить, как провожали графа Тастемара в прошлый раз, в 2120 году, и сравнить, как провожают в этот. Граф обернулся на безразличную прислугу, которая стояла с тупым и равнодушным выражением лица. Большинство либо позабыли, что их господин – легендарный воин, либо родились позже. Еще раз оглядев всех присутствующих, а потом и верного Базила, заставшего падение рода Тастемара, во что никогда бы не поверил его дед, Филипп направился к выходу, где его поджидал капитан гвардии, увы, уже не из рода Мальгербов. Увидев, как графская рука лежит на суме, Базил перестал прятать слезы и расплакался еще горше. Он понимал, что в суме не одно, а два завещания и одно принадлежало Йеве, которую он до сих пор любил.

С наступлением темноты в Молчаливом замке зажглось множество огней. Праздник Сирриар – полторы тысячи лет клану – начался. До прежнего блеска были отполированы светильники, обернутые красной тканью, и теперь переливались в свете друг друга. Богатые гобелены обтягивали стены залов и коридоров; скамьи, еще пахнущие деревом, обрамляли алые ковровые дорожки. Всё вычистили – и Молчаливый замок снова напоминал человеческое жилище. Даже самые старые тени, заставшие еще Кровавую войну, прогнали прочь, чтобы не портили праздничный настрой.

По галереям шествовали вампиры. Звенел женский смех. Ему вторил мужской, наигранно живой и неестественный. Шелестели тяжелые парчовые одеяния красных, ярко-алых, багровых, приглушенно коричневых или черных цветов. Был и модный нынче шелковый пурпур, облегающий бледные тела. Мерцали драгоценные камни и золото. Приодели даже тех диких старейшин, кто обычно не носил ничего наряднее простой рубахи. Все в Молчаливом замке будто пыталось продемонстрировать, что он переживает не годы упадка, а годы подъема. В глаза гостям швыряли золотую пыль, но то была пыль, приобретенная за счет займа у Глеофского банка: из-за потерянных земель и власти хозяин клана больше не мог сам платить за такие празднества. Так что все гости делали вид, что восторгаются этим показным величием, преисполнены им и рады быть его частью, отчего даже их голоса звучали наигранно: слишком высоко или слишком низко. Порой смех затихал, будто его владелец раздумывал, приемлемо ли вообще смеяться, а потом продолжался, уже надрывнее и громче.

Щурясь от слишком яркого света, Филипп шагнул в зал. Ему позволили передать дар после праздника. Еще один широкий жест от главы Летэ фон де Форанцисса. Именно потому Филипп обвел зал мрачным взглядом мертвеца, с погребением которого решили повременить. Все вокруг ему напоминало похоронные корзины, куда клали погибших аристократов, одев их в шелка, нанизав на пальцы перстни, обложив золотыми украшениями, посудой, оружием и уздечками с драгоценными каменьями. Кто знает, может, это последнее свидетельство богатства – символ как раз-таки богатой смерти?