«Избегай Мира, – говорил Керуак, – это просто куча праха и тоски и в конце концов ничего не значит». Думаю, диагноз немного преждевременный, но нельзя винить науку. Когда энтропия достигает универсального максимума, ничто не может быть чем-то, или делать что-то, или означать что-либо. Наша вселенная не закончится сильным, кульминационным финалом, дарующим откровение, нет. Скорее, она медленно проползет по бессмысленной мешанине рассеивающихся частиц к самой невыразительной, однообразной, совершенно посредственной размытости, которую только можно вообразить, и там перестанет существовать.

Понимаю, звучит мрачновато, но важно сразу это проговорить. Однако добавлю – надеюсь, вас это приободрит, – что среди всего этого мрака и разрухи есть немного научного волшебства. Видите ли, энтропия и время определяются не константами – как, скажем, скорость света, – а вероятностью, и только вероятностью. Что я имею в виду: нет правила, которое прямо говорит, что предметы на кухне не могут упасть, свалиться или каким-то образом перейти из состояния беспорядка в состояние порядка по чистой случайности. Просто шансы, что такое случится, исключительно, невероятно, чрезвычайно, невообразимо малы по сравнению с шансом обычного движения «от порядка к беспорядку», поэтому в целях удобства мы говорим, что этого никогда не происходит.

Но это возможно.

Придется, конечно, понаблюдать за бесчисленными миллиардами кухонь в течение бесчисленных миллиардов лет, чтобы увидеть хотя бы зачатки чего-то подобного, но! Теоретически это возможно.

Каково будет испытать подобное?

Ощущения будут наверняка невероятными – словно на наших глазах произошло нечто волшебное и невозможное, как явление фей. И разве у нас не возникнет ощущения, что кухня каким-то образом перенеслась в прошлое?

Уборка на кухне – это своего рода медитация; полностью погрузившись в процесс, я испытывал глубокое удовлетворение, раскладывая тарелки, чашки, сковородки и приборы в шкафы и выдвижные ящики. Когда я сливал грязную воду после мытья полов в унитаз, в дверь постучали.

В дверном проеме стояла Дэнни Грейсон из квартиры сверху и держала в руках кипу писем – адресованных мне и Имоджен, – которые доставляли в ее квартиру по ошибке последние три недели. В выражении женщины так и читалось: «Чтоб этого почтальона. У него всего одна задача»; а в моем – «И не говорите. Извините еще раз». Ситуация стала настолько привычной, что и слова были не нужны.

Я отнес всю кипу на кухню и начал ее перебирать. Реклама, уведомление о задолженности, реклама, реклама, уведомление о задолженности, уведомление о задолженности, реклама, банковская выписка, уведомление о задолженности, уведомление о задолженности, уведомление о задолженности. А еще…

– Ох.

От удивления что-то сжалось в груди, и звук вырвался непроизвольно.

Я стоял как вкопанный, все еще держа в руке предыдущее уведомление о задолженности.

Из кучи массово напечатанных бумажек всплыл небольшой простой конверт с написанным от руки адресом. Мое имя и адрес были выведены маленькими, аккуратными, черными заглавными буквами, а рядом – идеально наклеенная марка. Стоило мне увидеть письмо, как я сразу понял: оно от Эндрю Блэка.

– Ох! – снова выпалил я.

Не думал, что снова когда-нибудь увижу его аккуратный почерк.

Всем известна эта история. А я знаю о случившемся не понаслышке.

Шесть лет назад Эндрю Блэк отказался от писательской карьеры, «Двигателя Купидона» и вообще всего. Он выпустил мировой бестселлер, а затем исчез. Даже те немногие, кто знал его и кто работал с ним над романом, больше никогда о нем не слышали. Пристань вы ко мне с расспросами, почему же он так поступил, я бы, возможно, сдался и ответил бы, что оборвать все связи с миром, особенно в писательской сфере, вынудили его