Ждановский взгляд падает на застывшего Леву, и я тогда я вспоминаю о манерах и решаю их представить:

– Лев, это Игорь Вячеславович Жданов. Мы знакомы по работе. Игорь Вячеславович, это Лев Яковлевич Зильберштейн, мой друг.

– Зильберштейн? – скептически фыркает Жданов. – Я бы с такой фамилией не рискнул с ним по ресторанам ходить. Максимум в Филях белок кормить сухарями.

Я мысленно охаю. Какой же он маститый шовинист. Невероятно.

С беспокойством смотрю на Леву, но он, очевидно, не до конца проникся сутью националистического плевка, потому что все еще пытается улыбаться.

Мне же улыбаться не хочется.

– Если вы не возражаете, мы бы с Левой продолжили разговаривать.

– Вот оно как, – хмыкает грубиян. – Вчера домашними пирогами меня потчевала и в благодарностях рассыпалась, а сегодня нос воротит. Ох, и непостоянные же нынче пошли инженеры.

По щекам разносится теплое жжение. Он всегда говорит первое, что приходит ему в голову.

– Может быть, вы присесть хотите? – подает голос Лева и вопросительно смотрит на меня. – Лю-юб, ну как-то неудобно…

– А чего не присесть, – замечает Жданов и к моему изумлению выдвигает стул. – Тебе у друга Левы гостеприимству поучиться можно, Люба. Хотя он, скорее всего, просто счет поделить хочет.

Я снова смотрю на Леву. Ну чего он улыбается-то? Жданов же откровенно ему хамит.

Жданов поднимает руку, делает какой-то витиеватый знак официанту, и сосредотачивается взглядом на моем соседе.

– Ну что, Лев Зильберштейн, рассказывай, где работаешь и на каких производствах ты нашего многоуважаемого инженера повстречал.

Я впервые чувствую себя настолько растерянной. Во-первых, потому что Жданов ведет себя так по-хозяйски, а во-вторых, потому что Лева ему это позволяет. Рассказывает о своей кафедре, и о том, что познакомились мы с ним не на производстве, а на спектакле в Театре Сатиры. Хоть под столом его пинай, чтобы замолчал.

– Значит, инженеры нынешние к искусству и выпечке тяготеют? – развернувшись, Жданов смотрит на меня. – Что не день, то открытие.

Ответить мне не удается, потому что в этот момент появляется официант и ставит перед ним эспрессо. Форменное безобразие. Везде чувствует себя как дома.

– Люба, ты нам тут опять взрывом пуговиц угрожаешь? – спрашивает Жданов из-за чашки и недвусмысленно смотрит ниже шеи. – Друг-то твой явно будет рад, а нам с тобой еще как-то нужно работать.

Одним глотком он осушает чашку, выуживает из кармана купюру, слишком крупную для того, чтобы оплатить одну чашку кофе, и встает.

– Хорошо с вами, да ехать мне нужно, – его взгляд снова падает на меня. – Не оценил я твой выбор, Люба. Сдается мне, театры это не твое.

– Игореш, ну и что мне сейчас делать? – бывшая жена хлопает коровьими ресницами и шлифует задом кожаное кресло. – Страховка у меня кончилась, я проморгала.

– Ты поэтому ко мне сопли на кулак мотать приперлась? Я тебе напомню, что мы, Анжела, в разводе. Машину я тебе оставил, квартиру ты выклянчила. Дальше своими сморщенными копытами сама цокай.

– Игореш, но там это… у меня бампер передний смялся сильно, а машина-то дорогая. Где денег на ремонт взять?

– Ты, не пойму, обвинить меня хочешь, что я тебе паровоз слишком дорогой подогнал? Теперь я еще и чинить его должен? Так ты продай его и купи себе ведро отечественное. Можешь на нем хоть по пять раз на дню краш-тест проводить. Твоим мозгам уже ничего не грозит, зато запчасти тольяттинские дешево стоят.

Не нравятся ей мои слова. Силикон выпятила, нос задрала.

– Игорь, мы ответственны за тех, кого приручили.

Меня моими же словами уделать пытается. Ну, корова.