Хорошее же воинство прислали Павлину Федоровичу!

Кедров был недоволен Виноградовым. Дела на Двинском фронте шли плохо, рапортовать об успешной обороне не получалось. Москва пока не требовала от командующего Завесой бодрых докладов о победах над империалистами и их белогвардейскими прихвостнями, но категорически была недовольна отступлением войск.

Мобилизация, которую проводили большевики, шла с трудом. Прибывавшие на фронт части были ненадежны. Одно дело сидеть в казармах на казенных харчах, другое – оказаться на фронте и погибнуть за идеалы революции. Была опасность, что недавно сформированные части перейдут на сторону белых и интервентов. Такие случаи уже встречались.

Во время мятежа в Архангельске половина тех, кто числился на службе в Красной армии, оказались в числе заговорщиков. Особенно чувствительно было, когда на сторону противника переходили целыми подразделениями. Кедров вспомнил о Беломорском конном отряде под командованием Андрея Берса. На первый взгляд – бравые ребята, гордость революции.

«Они прибыли в Архангельск перед самым переворотом, когда же успели разложиться? – Думал Кедров. – Видимо, изначально ждали удобного случая, чтобы изменить».

Революционный командир Берс, гордившийся своими левыми революционными взглядами, в одночасье стал ротмистром белой армии. Кедров не понимал: как же так, вчерашние соратники становятся врагами? Военспецы из штаба в Архангельске тоже оказались предателями и перешли на сторону белых. Верить нельзя было никому.

Мысли одна тяжелее другой охватывали командующего «Завесой» и, когда становилось совсем невмоготу, он звал к себе Ревекку Пластинину. В те вечера в Вологде было тихо, на кладбище за железнодорожным вокзалом никого не расстреливали, обыски и аресты не проводились, нарком отдыхал.

Утром следующего дня кошмар возобновлялся, и Вологда, не в силах противостоять силе Кедрова и его свирепой подруге, покорно склонила голову. Сопротивляться было некому. Одни заговорщики были расстреляны, другие арестованы и дожидались своей очереди в заключении, третьи бежали в Архангельск, к интервентам.

– Миша, зачем ты возишься с этим грубияном Виноградовым? Он не справляется с фронтом, отзови его и назначь на это место толкового командира, – Ревекка Акибовна выжидательно глянула на любовника.

– Где мне взять толкового? Толковые к белым бегут. Военспецам веры нет: вчера он с тобой на совещании обсуждал оперативные планы, а сегодня узнаём, что он же поставлял информацию белым или сбежал сам. Павлин идейный, он не сбежит.

– Мне он не нравится.

– Мне тоже, – Кедров улыбнулся и обнял Ревекку, – но что с того? Пока он на Двине, я могу быть спокоен, фронт будет сохранен. Понимаешь, слабые стороны товарища Павлина – рискованная наступательная тактика. Она соответствует его смелой, мятежной натуре, но вовсе не отвечает моменту. Основная задача сейчас заключается в обороне, а не в наступлении, в защите Котласа, а не в освобождении Архангельска. Это не только мое мнение. Это мнение товарища Троцкого.

– Переоценивать фактор личной храбрости Виноградова не стоит, – заметила Пластинина, – он идет напролом, рискует не только своей жизнью, но и теми ничтожными силами, которые составляют единственный боевой фонд во всем районе. Если бы он не убыл из Шенкурска, город бы мы удержали.

– Вернем твой Шенкурск, – ухмыльнулся Кедров, – нам бы только зимы дождаться. Позиция белых уязвима, ударим так, что покатятся до самого Архангельска. Виноградов правильно сделал, что ушел на Двину. Без преувеличения могу сказать: Павлин спас положение. Не было бы его и, возможно, бои велись бы уже за Котласом в районе Вятки. Поражение привело бы к оставлению Котласа и еще большей беде.