– Я… не высматриваю. – Илейка почувствовал на шее жесткие и неровные ногти конюха, в голове пронеслось: «Вот сейчас пламя вырвется, а он меня в огонь головой пхнет». Залепетал: – А там… там, – и рукой указал в сторону сеновала, невесть зачем делая это.

– Что – там? – Пантелей насторожился, грубо отпихнул Илейку и шагнул к двери.

– Мама-а! – необъяснимо почему взвизгнул Илейка не своим голосом, изо всех сил ударил обломком оглобли по лохматому затылку. Не оглянувшись на конюха, который медленно осел на землю, не таясь больше, он метнулся прочь с подворья…

Капитон видел, как внук перемахнул тесовый забор, как через раскрытые окна сеновала пламя, боязливо поначалу, лизнуло раз, другой нависшую стреху крыши, потом смело рванулось вверх, будто ликуя и дразня светом насупленное и невеселое ночное небо. Следом повалил густой дым, завыли перепуганные собаки.

В усадьбе замелькали огоньки свечей, послышалось хлопанье дверей, ночную темноту всполошил гулкий ружейный выстрел через окно.

На порог флигеля выскочил в исподней сорочке Прокофий Оборот – из длинного ствола ружья струйкой выходил терпкий пороховой дым. Приказчик растерянно уставился в пожарище.

– Так-то ты моего Федюшу… каленым железом, – чуть слышно раздалось за спиной Прокофия. Он резко обернулся: это было последнее его видение – в отблесках пожара чужие, безжалостные глаза…

Капитон наткнулся на внука у плетня своего подворья. Не забегая в избу, схватил отрока за руку.

– Бежим! Поутру солдаты всех подряд сечь примутся, допытываться, кто усадьбу поджег да приказчика порешил. Узрят, что нас нет, и никого не тронут.

Над разбуженным селом гудел набат.

– Убили-и-и! – истошным криком исходила насмерть перепуганная демидовская стряпуха Пелагея: к парадному крыльцу усадьбы, ухватив под мышки, она волокла дюжего, обвисшего на руках конюха.

Озираясь на багровые сполохи пожара, Капитон и Илейка, отныне беглые, поспешно уходили в глушь влажного и прохладного апрельского леса.

Илейка насторожился, медленно опустил ногу на сухую прошлогоднюю листву. Прислушался: так и есть, от проселочной дороги доносилось приглушенное лесом фырканье лошадей, стук колес и людские голоса.

– Не ткнуться бы в демидовских стражников, – поостерегся Илейка, огляделся, увидел неподалеку высокий муравейник и поспешил укрыться за ним.

Обоз протарахтел в двадцати саженях и спустился в ложбину. Густой, но по-весеннему еще полуголый лес вскоре скрыл его из виду вовсе.

Илейка вспугнул около муравейника серую с оранжевым брюшком ящерицу, при обочине дороги обошел молодую поросль ярко-зеленой крапивы и вновь углубился в лес. Близился полдень, а до села Ромоданова еще идти да идти. Шел бездорожьем, но заблудиться не опасался – места знакомые.

– Кто таков? Куды прешь? – прозвучал нежданный грозный окрик. Илейка замер, готовый задать стрекача. Из кустов вышли двое, с длинными рогатинами и с топорами, заткнутыми за отвисшие опояски. Илейка облегченно выдохнул, заулыбался и шагнул навстречу – свои, ромодановские. Признали и его.

– Откуда ты, беглый отрок? А где дед твой укрывается? – спросил мужик постарше, высокий и рябой, в замызганной однорядке.

Илейка неопределенно махнул в сторону Калуги.

– В Мансуровской роще, что ли? – допытывался рябой, но товарищ перебил его:

– Видел ли кого в лесу?

Илейка сказал про обоз в двенадцать телег.

– Вона как! – Рябой напустился на младшего напарника: – Говорил тебе, тетеря губастая, поспешим, ты: передохнем да передохнем! Михайло теперь с обоих шкуры постаскивает – не уследили за дорогой!

Рябой чуть не волоком потащил Илейку за собой, петляя между деревьями, по заросшим оврагам и глинистым откосам. Через полчаса, не менее, навстречу потянуло дымом, потом открылась поляна с десятком шалашей, укрытых хвойными ветками. В центре поляны горел костер. Отставной солдат Дмитриев, сгорбив спину, недвижно сидел на ворохе сухостоя и следил за артельным котлом.