Может быть это шизофрения? Говоря о психических отклонениях – все люди, в той или иной степени, больны (все шизофреники). Потому что у всех есть свои представления и каждый видит одно и то же событие по-своему, один замечает одно, другой – другое.

А ещё: неврозы передаются от человека к человеку также, как инфекции, типа гриппа (есть синдром толпы, так называемый), но неврозы проходят, поддаются лечению, и не оставляют последствий (инвалидности). А в самом деле (!) – бывают периоды в жизни каждого человека: периоды активности, безудержного веселья или неожиданные приступы гнева сменяются, вдруг, периодами полного безразличия, когда человеку хочется постоянно лежать, повернувшись к стене, смотреть ни на что не хочется. – Всё это мы называем «настроением», и настроение наше меняется час от часа, поэтому мы не придаём большого значения этому – а ведь это и есть «шизофрения». А что – нет?

Потому что, если одно и тоже «настроение» длится дни, месяцы, а иногда и годы – можно говорить уже о «психопатии», которую (болезнь психопатию) можно сравнить с инвалидностью, и в отличие от (инфекционного) невроза. Психопатия уже неизлечима. И эту болезнь, бывает, невозможно исправить-вылечить, как невозможно вернуть ногу безногому. Психозы похожи на хронические заболевания, с которыми можно жить, но которые нельзя излечить полностью.

Шизофрения – это «расщепление сознания». Это не слабоумие и не бред. Логика шизоида (шизофреника) подчинена другим закономерностям, характерным для наших снов и фантазий.

Итак, сон был реальный, попробуем его рассказать.

Разбуженный громкими весёлыми голосами, я открываю глаза (это во сне, я же знаю, что сплю). Вижу спинку старой железной кровати, с набалдашником, который сверкает на солнце золотисто окрашенный; за спинкой окно, в которое и бьет лучами солнце.

Сон ещё одолевает меня, я весь в сонном, зыбком и призрачном мире, который жалко покидать. Я закрываю глаза, зарываюсь лицом в мягкую подушку, живо ощущая всю её мягкость. Но громче слышатся голоса, всё дальше уплывает, неуловимее становится сонный призрачный мир.

Я опять открываю глаза и вижу молодого своего отца. Он стоит надо мною, большой и бодрый, ласково треплет мой лоб большой загорелой рукой. Я беру его руку и ощущаю запах душистого сена, вероятно он только что кормил сеном скотину во хлеве.

– Вставай, вставай, Серый! —

И я просыпаюсь в том мире своего детства, (который мне снится – сознание, вернее подсознание, подсказывает мне, что реальность не такова, что я уже вырос и что отца давно нет рядом, но хочется вернуться в далёкое – в то моё детство, вспоминаемое мной, как я думаю).

И я просыпаюсь совсем. Чувство радости жизни, яркого летнего утра во всей полноте охватывает меня. Я одеваюсь торопливо и, стуча бурыми от загара ногами по дощатому полу, выбегаю на улицу.

Солнце высоко. Под зелёной развесистой берёзой лежит на траве серебристая роса. В тени по-утреннему прохладно, свежо, и ступни ног ощущают прохладу, а на крыльце уж по-полуденному начинает припекать, телу тепло. (Очевидно, одеяло открыло ноги, а тело укрытое было в тепле под ним). Меж ветвей дерева широкая, искусно наведённая за ночь паутина, вся серебряная от капелек росы, отчётливо, каждой ниточкой выделяется на фоне густой тёмно-зелёной листвы. В небе ни облачка, синева бездонная; и ни единый лист не двинется, тихое безветрие.

Вдруг, неожиданно, я оказываюсь, в загороди из растущих камышей, на берегу реки, холодная прозрачная вода холодит мне ноги. Я брожу по мягкому песочку выискивая на мелководье мелькающих рыбок, пятнистых пескарей. Вот, один застыл в песчаной ямке, и я подвел к нему руки и зажал его в ладонях вместе с песком, ощущая, как пескарик затрепыхался в пригоршне, вытащенный из воды; на берегу он отпущен был в банку с водой.