Сент-Филланс, 6 сентября 1921 г.

Дорогая Мама!

Завтра уезжаю в Эдинбург на съезд. За время, проведенное в Шотландии, я отдохнул и поправился. За последнее время я похудел, но теперь опять принимаю мой нормальный вид. Жизнь в семье, хорошее питание, доброе отношение – все сказалось хорошо. Последнюю ночь спал плохо, все вспоминал твое письмо, которое меня так огорчило…

Тут, в Шотландии, дивно хорошо. Все думаю, как бы было хорошо, если бы ты была тут со мной. Горы, зелень, озера, реки – все напоминает Швейцарию, только в миниатюре. Сентябрь считается лучшим месяцем в Англии.

Тут я немного занимался и сделал кое-какие вычисления для моей работы. Интересно, как пойдут мои дела в Кавендишской лаборатории?

Я все думаю о вас, так хочется знать побольше, что у вас делается.

Ты не поверишь, как бы мне хотелось перенести всю Кавендишскую лабораторию в Питер. <…>

Лондон, 19 сентября 1921 г.

Дорогая Мама!

Сегодня получил ваши письма и был очень им рад, были письма от всех, и я прочел и перечел их. Ты себе не можешь представить, как это на меня хорошо действует. Но меня беспокоит, что ты не пишешь, получила ли ты очки. Я их послал, но ты ничего не пишешь о них.

Погода тут становится холодной, зима тут мерзкая, говорят, больше напоминает нашу осень. Я уже схватил насморк. Чувствую себя средне. Нервы в неважном состоянии опять. Не знаю, что буду делать, когда Крылов уедет.

У меня на Эдинбургском съезде Британской ассоциации наук новое знакомство – это проф. Тимошенко[17]. Очень умный и милый человек. Он высокого роста, с белыми кудрями, с маленькой бородкой, бледное лицо, светлые умные глаза. От него дышит кабинетом и книгой. Он действительно умен, тот спокойный и глубокий ум, который я встречал мало у кого. В нем есть что-то обаятельное, хотя он говорит мало и редко. Всегда тихим и спокойным голосом. Я с ним провел целую неделю на съезде. Он друг Абрама Федоровича.

Мне очень приятно, что Наташа мне пишет. Ты, мама, счастливая, что у тебя такая хорошая невестка! Ведь это прямо тебе повезло. Сыновья, право же, тоже неплохи! Хоть один, говоришь, и мало тебе пишет, но этот сын у тебя бедный малый, у него дух мятежный. Когда-то он найдет себе место и спокойствие? Мне хочется верить, что это будет.

Теперь, может быть, в моей жизни один из самых критических моментов. Если я выйду победителем, то, мне кажется, я найду себе покой. Но вот что меня мучает сейчас: сумею ли я выполнить те работы, которые я задумал тут, в Кавендишской лаборатории? Не начинаю ли я опять размахиваться чересчур широко? Я задумал крупные вещи, а может быть, опять все сведется к нулю.

Потом, для меня этот самый Резерфорд загадка. Сумею ли я ее разгадать? А ко всему этому еще эта неопределенность материального моего положения…

Кембридж, 12 октября 1921 г.

Дорогая Мама!

После трех недель неполучения от вас писем наконец получил. Очень рад, что ты получила очки. Я уже начал беспокоиться за них, они ведь стоили мне около 4 фунтов стерлингов, так как тут эти очки считаются самыми шикарными.

Ты не можешь себе представить, как я рад вашим письмам. Чувствуешь себя сразу бодрее и хочется вам писать как можно больше.

Я по-прежнему много работаю, работой доволен, отношением к себе в лаборатории тоже. Вернулось много работающих, в том числе и Мюллер. Мотоциклетка моя в порядке, и я катаю на ней с большим удовольствием. Без этой игрушки я чувствовал бы себя гораздо хуже.

Проф. Резерфорд ко мне [все] любезнее, он кланяется мне и справляется, как идут мои дела. Но я его побаиваюсь. Работаю почти рядом с его кабинетом. Это плохо, так как надо быть очень осторожным с курением – попадешься на глаза с трубкой во рту, так это будет беда. Но, слава богу, у него грузные шаги, и я умею их отличать издалека. Кроме того, у меня в комнате вытяжной шкаф, в который можно курить. Это, конечно, помогает горю…