Через неделю Ворга после совещания, будто о чем-то маловажном, спросил:

– Что ты надумал, Витя?

– Еще не решил, Онисим, – ответил Рябов.

С того дня они к этому разговору не возвращались, но после успешного завершения переговоров, о котором так быстро узнали все и всюду, ситуация, видимо, стала обостряться, подумалось Рябову, и Ворга с его звериным чутьем это понимает и пытается использовать любой шанс ослабить возможного конкурента. Значит, надо поскорее возвращаться к месту действия, заключил Рябов.

Воскресенье

На следующий день Нина и Рябов с утра, как положено, отправились на кладбище, и по дороге к ним всё присоединялись и присоединялись люди, да и возле могилы уже кто-то был.

Сегодня Рябов уже не ощущал себя чужаком, спокойно глядел на присутствующих, узнавая, а точнее, вспоминая многих из них и кивая приветственно, да и к нему тоже подходили, здоровались, произносили свои имена, представляли жен или мужей, если те были не местными, и непременно приглашали «на стакан чая».

Потом все прошли в дом Доброхотовых и там присели к столу, но, как и принято, ненадолго. Потом вышли во двор и там уже продолжили разговаривать, а точнее, вспоминать истории, связанные с Денисом Матвеевичем.

Рябов с облегчением заметил, что настроение Нины меняется, лицо ее уже не такое напряженное, а губы ее, еще вчера плотно сжатые и часто подрагивавшие, сегодня стали мягче и, кажется, даже были готовы улыбнуться.

Когда все ушли, Нина села к столу и сказала:

– Скажи, что ты о вчерашнем думаешь?

– Ты о том мужике? – уточнил Рябов.

Нина кивнула.

– Ничего не думаю, тебя хотел спросить, – признался Рябов.

– Да о чем меня-то спрашивать? – удивилась Нина. – Никогда я его не видела, но все равно, он был и… – Она помолчала, а потом предложила: – Надо поговорить, а то время идет… Кстати, когда ты уезжаешь?

Рябов удивился:

– Я тебе мешаю? Чем?

– Да не в том дело, – повела Нина плечом. Она встала из-за стола, вышла из кухни и вернулась через минуту с пачкой сигарет в руке. – Пойдем покурим…

На улице, сделав несколько затяжек, заговорила тоном спокойным, рассудительным:

– Тебе, Витя, надо многое понять… и понять спокойно и правильно… И главное – понять, что папа состарился.

Рябов шевельнул рукой, и Нина, поняв это по-своему, попросила:

– Ты меня не перебивай, не надо! Ты давно с ним рядом не был, не видел, а у меня он перед глазами стоит, и еще долго стоять будет! И когда я сказала «состарился», я имела в виду не состояние его здоровья или, например, его внешний вид, а сам процесс перехода его в другое состояние. Он вдруг стал меняться, и это было совершенно неожиданно. Мне иногда казалось, что он сам для себя разработал по пунктам какой-то «порядок старения».

Нина замолчала надолго, и, когда заговорила после паузы, видно было, что заставляет себя:

– После того как ты уехал, папа пробовал поставить на твое место кого-то из ребят, которые работали еще при тебе, занимался с ними, пытался их как-то развивать, продвигать, а они видели только то, что было перед ними. Заглянуть за границы очевидного им не было дано, понимаешь. – Она скользнула взглядом по двору. – Вот ты этим даром обладаешь, но…

Она осеклась, а Рябов не удержался и продолжил:

– …Смылся с ним, завидев новые горизонты.

Нина глянула искоса и сказала решительно:

– Ладно, давай об архиве. Папа его собирал долго, как выяснилось. Видимо, начал еще при тебе, в то время, когда вы работали вместе…

– Не помню о таком, – мотнул головой Рябов.

– Ну, значит, тебе проще будет понять, как папа умел конспирировать, – невесело усмехнулась Нина. – Бумаги были в университете. Видимо, у папы была с кем-то договоренность, потому что ему выделили помещение и несколько ставок младших научных сотрудников, что по нашим временам, согласись, явление нечастое. Все шло как шло, а потом… Было так… Лето, сессия, выпускные, защита дипломов, в общем, аврал. А папа приболел, решил денек отсидеться дома.