– Хорошо, хорошо, я согласна! Только поднимитесь!

После того как Антон поднялся и стал отряхиваться, она заметила строго, пряча лицо в букет:

– Но предупреждаю: на полчаса, не больше!

Антон, приведя себя в порядок, решительно взял Машу под руку, а потом посмотрел в глаза с такой нежностью, что она опять покраснела.

– Вы чудо! Идемте!

И они двинулись по бульвару. Он с нескрываемой радостью, она тоже, но боясь самой себе в том признаться.

Они шли по бульвару, Антон что-то рассказывал своей спутнице, бурно жестикулировал, и тут мимо них проехал на машине Беркутов и, увидев Антона, узнал его. Машина остановилась на красный. Тут уж у Беркутова выдалась возможность как следует рассмотреть парочку. И от внимания его не укрылось, как Антон влюбленно смотрит на свою спутницу. «А она даже очень ничего, хорошенькая, фигурка что надо, ноги красивые, вот только постарше ухажера будет», – подумал Беркутов и улыбнулся. Тут дали зеленый, машина проехала вперед, затем машина свернула в переулок, подкатила к магазину «Книги». Максимыч притормозил рядом с входом. Выходя, Беркутов бросил водителю:

– Я ненадолго!

– Сколько надо, столько и подождем, – ответил шофер.

Беркутов улыбнулся и вошел в магазин. Торговый зал небольшой, и покупателей всего двое. Беркутов подошел к продавщице.

– Мне нужен Лев Саныч!

Продавщица, увидев перед собой солидного мужчину, с радостью отвернулась от высокого тощего парня в очках, который явно надоел своими расспросами о поэтах-шестидесятниках. Он долбил и долбил, выспрашивал, когда наконец поступит в продажу новая книга Евтушенко, стихи которого лично он не очень уважает, но следует признать Евтушенко новатором, ведь тот придумал новые рифмы, «расшатанные, точно этажерки», да и лирика поэту скорее удается, чем нет, ну и так далее в том же духе. Она отошла от парня и любезно ответила Беркутову:

– Директор отъехал по срочному делу, но зам на месте! Вас проводить?

Беркутов кивнул.

Войдя в кабинет, Беркутов увидел женщину лет сорока – сорока пяти, сидящую за машинкой и тюкающую по клавишам одним пальцем. Георгий застыл на месте. Он сразу узнал Еву. Она совсем не изменилась. И она, подняв голову, тоже узнала его, растерялась, провела рукой по кудрявым темным волосам, поднялась, сняла очки, потом снова надела их.

Те же жесты, которые запомнились Беркутову, те же движения, только очки в далеком шестидесятом году у нее были другие.

Беркутов вспомнил, как он вернулся домой после отсидки в черном лагерном ватнике и шапке, с котомкой за плечами. С какой радостью он вошел в коммунальную квартиру на третьем этаже, распахнул дверь в свою комнату. Она была чистенькая, прибранная; Ева сидела у окна, вязала детские носочки на спицах, рядом в кроватке спал ребенок. Сказка, а не дом. Но сказка быстро кончилась. Беркутов снял шапку, вытянул из ватника тощую шею, взглянул на ребенка. На столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежал на деревянной доске хлеб, стояла бутылка молока, сыр и колбаса на тарелочках. Ева, увидев мужа, испугалась, привстала со стула. Вязанье упало на пол. Она наклонилась, подняла его. Беркутов не сводил с ее гибкой фигуры восхищенных глаз. Ева покраснела, провела рукой по шапке темно-каштановых вьющихся волос. И спросила тихо, каким-то не своим голосом:

– Ты разве не получал моего письма?

Беркутов успел сделать шаг к ней и остановился, не понимая вопроса.

– Какое письмо, о чем?!

– Я послала тебе свидетельство о разводе! Прости, Жора, но я полюбила другого человека. И он тоже любит меня, – глядя в сторону, почти скороговоркой выпалила она. Беркутов был потрясен до глубины души.