И сумасшедшую толпу?
И я, покорный пасынок,
Тужил, что вместе не погиб,
Тужил над жёлтой насыпью
Единоплеменных могил.
И ждал, пока ты, добрая,
Придёшь на утренней заре
Усталого и скорбного
По-матерински пожалеть.
И вот в пушистом пурпуре,
Седая, светлая, стоишь,
И слёзы, слёзы крупные
Сбегают на глаза твои.
Ах, что сказать мне наскоро?
Каких же не хватает слов?
И я целую ласково
Морщинистый, спокойный лоб.
Ведь я задорным мальчиком
Тебя любил и понимал,
Но ты была мне мачехой
В романовские времена.

весна 1923


Сергей Есенин в окружении имажинистов


О, мне, быть может, и отрадно
Запеть на языке отцов
О том, что яхонт винограда
Так ароматен и пунцов.
Что так пленительны олени
С Ермонской голубой горы,
Так чётки притчи и веленья
И так торжественны пиры.
Так целомудренны законы
И первородные грехи,
Так любят посох Аарона
Воинственные пастухи.
И, может быть, в том чья-то милость,
Что тело смуглое моё
В славянском городе родилось
И песни севера поёт.
Душа же – белая голубка
Из девственной страны отцов —
Грустит о винограде хрупком,
Чей яхонт сладок и пунцов.

Он стал заметным и ярким литературным деятелем. В 1932 году на радио с успехом шла его пьеса «Король пианистов», которую поставил знаменитый актёр Осип Абдулов. И вдруг в середине 1930 – он обратился к жанру детектива, в котором переплетались милицейские и шпионские истории. И получилось мастерски! Жаль, что писал он в этом жанре немного. В последние годы работал над воспоминаниями о Есенине – фантастически интересными. Словом, перед нами книга большого мастера. И – его главная удача. А фильм, снятый по этой повести, пожалуй, остаётся одним из лучших в мире кинодетективов.


Арсений Замостьянов,

заместитель главного редактора журнала «Историк»

Дело номер 306


1

В распахнутое окно со свистом ворвался ветер. Жесткие листья комнатной пальмы затрепетали с сухим шелестом. Клавдия Федоровна Былинская подбежала к подоконнику, сняла с него пальму, взглянула на небо и закрыла окно. Весь день на синем июльском небе не было ни единого облачка, а сейчас высоко над домами как бы дремал легкий, прозрачный полумесяц. Но с севера наплывали лиловые тучи.


На стенных часах уже без семнадцати минут десять! Муж обещал заехать за Былинской в половине десятого. Они собирались, сделав по пути на вокзал кое-какие покупки, успеть к дачному поезду, отходившему в десять двадцать пять. Видно, опять замешкался на службе – вероятно, вызвал директор треста… В последнее время это случалось часто. Клавдия Федоровна решила ехать одна. Переложив из плетеной сумки в небольшой чемодан кулечки и свертки, она оделась, взяла зонтик и вышла из квартиры.

Еще шумевшие на ступеньках подъезда подростки посторонились. Былинская вышла на улицу. На Тверском бульваре светились в полутьме молочные шары фонарей, бесшабашный ветер вздымал мелкий песок, задорно трепал листья на деревьях. Высоко над городом сияли глазастые звезды. К ним уже подбирался дымящий лохматый край тучи. На углу Пушкинской площади продавщица поспешно складывала букеты цветов в корзину. Ветер рвал из ее рук газету, которой она пыталась закрыть цветы.

Былинская поравнялась с пожилой женщиной. Та шла, наклонив голову, потом повернулась спиной к ветру, закашлялась.

– Вот это погодка! – сказала Клавдия Федоровна, придерживая рукой шляпу. – Недаром днем так парило.

– Да, – кивнула женщина, застегивая легкое пальто. – Быть грозе!

Былинская внимательно взглянула на нее: голос звучал молодо, но лицо иссечено морщинами. Из-под пестрого, веселого платка выбивались седые волосы. Женщина повернулась и зашагала вперед, Былинская – за ней. Им оказалось по дороге. Они пересекли площадь и пошли по правой стороне улицы Горького к площади Маяковского.