«За что мне все эти мучения?» – поток слез не иссякал, и каждый раз он восполнялся с новой силой, когда он вспоминал о погибшей матери, о своем дядюшке, о том, что вся его прежняя спокойная жизнь канула в лету.

– Где истинная печать, сученыш? – Флавиан не знал, был ли это уже следующий день или инквизитор вернулся через несколько часов.

«Если печать попадет не в те руки, опасность нависнет над всем Делионом», – Рими словно стоял возле него и нашептывал эти слова.

– Тебе легко говорить, тебя не бичуют плетью, и ты уже свое отмучался, – Сетьюд не знал, произнес ли они эти слова вслух, или он начал полемику с мальчиком в собственных мыслях.

– Где истинная печать?

Бывало и так, что в таких моментах появлялась мама или дядя Клепий.

«Сынок, расскажи им и прекрати свои мучения», – твердила ему мама сладким материнским голосом, по которому он так соскучился.

«Флавиан, я на тебя возложил непосильную ношу, прости меня», – голос дяди, которого пастух так давно не видел, просил прощения у своего племянника. "Расскажи им, где вторая печать, и твои мучения исчезнут."

– Где печать?

Вскоре, Флавиан пробудился и увидел все это прежнее помещение, но оно как-то странно поменялось. Он не сразу понял, что его отвязали и положили на деревянное приспособление, положив его таким образом, что голова закинулась, и он смотрел на мир перевернутым взором.

Флавиан лежал на колесе, его руки были растянуты, но они болели не так сильно, как раньше, потому как не выдерживали вес собственного тела. Спина покоилась на деревянных спицах и мух тут практически не было, хотя он слышал их жужжание повсюду.

«Колесование», – Сетьюд ужаснулся от этой мысли, холодный пот ручьем побежал по всему его телу, и юноша начал беззвучно заливаться слезами.

Это было странным чувством, но Флавиан желал, чтобы пытка началась быстрее. Ожидание, в этих стенах, казалось страшной участью, и пастух хотел быстрее отмучаться.

От него жутко воняло кровью, потом, мочой и гниющими ранами, но для него сейчас это не было главным. Он знал про колесование и что из себя представляет этот ужасный вид истязания.

Он молился. Долго и упорно. Молился в мыслях, молился шевеля обветренными губами, молился громко. Молился усердно, молился с надеждой, но все это усердие привело к крушению надежд. Фонарщику, Ткачихе, Старцу, Заступнику, Часовщику, Исчезновшему…

– Поверь дитя, – промолвил инквизитор тихим безжизненным голосом. – Боги еще никого не спасали на дыбе.

Двенадцать не ответили на его молитвы. Он был оставлен всеми в сыром и закрытом помещении, где он испражнялся прямо в свои штаны, где мухи терзали его хуже инквизитора, где единственными живыми друзьями оставались крысы с длинными хвостами. Они по крайней мере его не трогали и иногда Флавиан беседовал с ними, рассказывая о своей прежней жизни с усталой улыбкой на лице.

***

Когда Флавиан открыл свои глаза он трясся от ужаса и воспоминаний, которые поглотили его с головой. Это было словно страшным кошмаром наяву, который он переживал еще раз.

«Все позади», – успокаивал себя Флавиан, но тряска и страх никуда не пропадали.

Он опять вспотел, что в здешних местах было опасно, потому как тут было и сыро и повсюду веял холодный сквозняк.

«Сынок, так ведь можно сильно заболеть, а травы у нас еще не собраны», – услышал он материнский голос.

– Мама, – отвечал ей пастушок. – Я все равно умру. Какая разница, быть повешенным с насморком или без.

Флавиан вновь прижался своей спиной к прохладной сырой стене. Раны по-прежнему болели, но не так сильно – влага и рубаха остужали жжение и успокаивали раздражающую боль.