– Нет, нет! Возьмем ей конфет и меренги…

– И трубочек со сливками!

– И земляничного торта!

Молодые голоса звучат весело.

Прохожие невольно оглядываются на юные радостные лица нарядных беленьких барышень, стремительно выбежавших из подъезда большого казенного здания.

– Mesdames, а не странно ли то, что сами мы – вольные птицы… Куда хотим, туда и идем… Можем ехать, куда желаем, не опасаясь нашей Скифки, не слыша её окриков, не терпя её придирок… – говорит с блаженным лицом Тамара.

– И разлетелись мы, свободные, как птицы! – вторит ей «Хризантема». – Наши иногородние все уже разъехались из Петрограда, каждая умчалась в свой уголок, в свое гнездо… Мы одни только остались здесь. Скоро улетим и мы.

– А пока не улетели, скорее в институт, к нашей Тайночке! – смеется Ника.

– И в кондитерскую по дороге не забыть! – предупреждает «Золотая рыбка».

– И уж, заодно, в аптеку, так как, по всей вероятности, пирожное и конфеты не пройдут Глаше даром! – снова смеется Ника. – Как ты думаешь, Валя? Ведь это по твоей части.

Ну вот еще, mesdames. Можно и без капель на этот раз… – слабо протестует «Валерьянка».

– Шоффер! Шоффер! – неожиданно кричит, останавливая свободный таксомотор, Тамара: – везите нас в институт.

– В который, барышня? – удивляется рыжий шофер, затормозив свою машину.

– Ах ты, Господи! В наш родной, к Тайночке! – возмущается его бестолковостью девушка.

Ника объясняет детальнее, куда им надо, и он, наконец, повял ее. Сели и помчались стрелою, оживленные и радостные по не менее оживленным и радостным, как им казалось, улицам Петрограда.

– Домой! Хочу домой! Хочу к дяде Ефиму, к мамочкам!

– Перестань плакать, перестань, Глашенька! Домой тебе возвращаться нельзя: дядя Ефим в деревню уехал, а твои мамочки давно разъехались по своим домам. Но несколько мамочек еще остались здесь, в Петрограде, и они будут навещать тебя, привозить тебе гостинцев, игрушек, если ты будешь умницей и перестанешь капризничать. Ты посмотри только, сколько вокруг тебя девочек; все они такие же маленькие, как ты, и тебе будет весело с ними… Переставь же плакать, Глашенька, не надо капризничать, деточка!

Голос молоденькой приютской воспитательницы полон ласки и любви. Вообще, она такая милая, кроткая, эта двадцатилетняя Мария Сергеевна, и готова часами возиться с не в меру капризничающей детворой. Она не выносит слез. При виде плачущих детей у неё самой появляются слезинки в светлых ясных глазах. Марью Сергеевну все её сослуживицы называют «порчей приюта». Она горячо любит всех этих бедных сироток, снисходительно мягко относится во всем их детским недостаткам и нежно заботится о них. За это девочки платят ей самой горячей, самой искренней детской привязанностью.

Неделю тому назад пять молодых, только что окончивших институт, девушек привели сюда маленькую пятилетнюю девочку с живыми, бойкими, черными глазенками и с забавно торчащими хохолком из-под круглой гребенки совсем белыми, льняными волосами.

Про эту маленькую девочку задолго еще до её появления в приюте рассказывали необычайно странную историю. Рассказывали, что она целую осень и зиму тайно прожила в каморке институтского сторожа, что весь выпускной класс Н-ского института занимался её воспитанием, и что маленькую деревенскую девочку, племянницу одной из дортуарных горничных, ублажали и баловали, как какую-нибудь владетельную принцессу. И когда стало известно, что барон Гольдер, почетный опекун Н-ского института, определяет сюда, в приют, девочку, пребывание которой оказалось невозможным более в каморке сторожа, – весь приют уже знал про сиротку Глашу и про все её коротенькое прошлое.