Питаться будешь с нами. Если хочешь, можешь продукты покупать, приносить в общий, так сказать, котел. Мне готовить что на четверых, что на пятерых – какая разница? А что касается этой мегеры Ираиды, то пусть сначала вернет деньги за две недели проживания. Ты ведь заплатила за месяц вперед? Так? А прожила только полмесяца. Там посмотрим, кто кому и сколько должен. В выходные сходим с тобой вместе за чемоданом.

Жить в гостиной оказалось неудобно. Семья допоздна смотрела телевизор, расположившись на диване. Старший сын часто засиживался за уроками до часу ночи, в школу он ходил во вторую смену, а вечерами пропадал в тренажерном зале. Марине приходилось вставать в полседьмого, чтобы не опоздать в институт, и она хронически не высыпалась. На лекциях клевала носом под монотонные голоса преподавателей и ничего не могла с собой поделать.

Между тем доброжелательность Анны Антоновны постепенно шла на убыль. Раздражение прорывалось в интонациях в разговорах с сыновьями, с мужем, но Марина чувствовала, что причина именно в ней, квартирантке. И она тут не виновата, как бы ни старалась вести себя незаметно, просто чужой человек в доме мешал, как соринка в глазу.

Соседи смотрели на квартирантку косо, едва кивали в ответ на «здрасте». Понять их можно – и так народу полная квартира, да тут еще лишний человек в очереди в ванную по утрам.

«Час икс» настал довольно скоро. Анна Антоновна вернулась из кухни сильно не в духе, раздраженно бухнула чайник на обеденный стол.

– Нет, Марина, извини, но так больше продолжаться не может. Зачем мне эти разборки с соседями? Маргарита Львовна жалуется, что ты пользуешься ее мылом и полотенцем, каждый раз, заходя после тебя в ванную, обнаруживает их мокрыми. А Виталий Иванович упрекает меня, что ты таскаешь у него сахар из сахарницы. Я понимаю, что может быть это не так, но до твоего появления в квартире мы ладили с соседями. И с мужем мне неприятности не нужны.

– Что, Денис Николаевич тоже на меня жалуется? Вроде бы, он ко мне хорошо относится, – удивилась Марина.

– Даже слишком хорошо, я бы сказала, – холодно вымолвила Анна Антоновна, смерив девушку надменным взглядом, – короче, кончилось мое терпение. Собирай вещи и уходи.

И опять Марина оказалась на улице, только теперь ей совсем некуда было идти.

Поразмыслив, изгнанница отправилась в студенческое общежитие на улицу Рентгена, к Люсе, но прорваться мимо вахтерши без пропуска не удалось. Та стояла насмерть. Не помогли ни студенческий билет, ни слезная просьба. И телефон подружки, как нарочно, был недоступен. Марина топталась перед общежитием, надеясь встретить кого-либо из знакомых. Бесполезно. Между тем быстро темнело. С неба моросил то ли дождь, то ли снежок, первый в этом году. Марина побрела к трамвайной остановке. Куда ехать – сама не знала, но не сидеть же ночью на улице. Подошел трамвай, идущий на Финляндский вокзал, она села и поехала, решив, что в такой ситуации ночевка на вокзале это – единственный выход.

Она вошла в просторный, ярко освещенный зал ожидания. Пассажиров в этот поздний час было немного. Марина сдала вещи в камеру хранения, в круглосуточном буфете выпила чай с полузасушенным кексом, без труда нашла свободное кресло и попыталась заснуть. Пластиковое сиденье было неудобным, мешали яркий свет, объявления диктора о прибытии и отправлении поездов, страх, что ее могут обокрасть или выгнать на улицу. Навалилось все враз: растерянность, обида, одиночество. Нарастала паника, Марине стало трудно дышать, она выбежала на перрон, походила вдоль состава, чтобы успокоиться. Поезд отправлялся в Стокгольм. Пассажиры занимали места в комфортабельных купе, впереди у них приятное путешествие. Одна она такая неприкаянная. Сесть бы в поезд и уехать домой, к маме, в беззаботное детство. Но туда поезда не ходят… А возвращаться жалкой собачонкой в дом, где хозяйничает Лариса, Марине не хотелось.