[«Экспромт», 1838]

И чем ближе подходил поэт к 1839 году, последнему в его жизни, тем явственнее слышался ему этот призыв смерти. Среди его стихотворений есть одно, очень сильное и мрачное, написанное неизвестно по какому случаю и обращенное к какому-то женскому образу, если под этим образом не разуметь души самого поэта. Это – очень яркое изображение предсмертной агонии.

   Зачем ночная тишина
Не принесет живительного сна
   Тебе, страдалица младая?
Уже давно заснули небеса;
Как усыпительна их сонная краса
И дремлющих полей недвижимость ночная!
Спустился мирный сон, но сон не освежит
   Тебя, страдалица младая!
   Опять недуг порывом набежит,
И жизнь твоя, как лист пред бурей, задрожит,
Он жилы нежные, как струны напрягая,
Идет, бежит, по ним ударит, и в ответ
   Ты вся звучишь и страхом и страданьем.
   Он жжет тебя, мертвит своим дыханьем,
   И по листу срывает жизни цвет…
   И каждый миг усиливая муку,
Он в грудь твою впился, он царствует в тебе.
Ты вся изнемогла в мучительной борьбе;
На выю с трепетом ты наложила руку;
   Ты вскрикнула, огнь брызнул из очей,
   И на одре безрадостных ночей
Привстала, бедная: в очах горит мученье,
Страдальческим огнем блестит безумный взор,
Блуждает жалобный и молит облегченья…
Еще проходит миг; вновь тянутся мгновенья
И рвется из груди чуть слышимый укор:
«Нет жалости у вас! Постойте! вы так больно,
      Так часто мучите меня…
   Минуты нет покойной. Нет! довольно
   Страдала я в сей жизни; силы нет…»

Приведенные стихотворения говорят достаточно ясно о том, какое безотрадное настроение охватывало поэта всякий раз, когда он начинал размышлять о своем настоящем.

Особенно печально был он настроен в самые последние годы своей жизни. Его предсмертная тоска всего яснее отразилась в его стихотворении «Моя Пери», которое он сочинил в Карагаче, в Грузии, в 1838 году, т. е. за год до кончины. Это единственное из всех его произведений, в котором он изменил своей любви к людям и жизни, почувствовал полное свое одиночество и с радостью готов был променять земную жизнь на любую воздушную отчизну. В сборнике его стихотворений, эти мрачные строки – одни из самых грациозных.

Взгляни, утешь меня усладой мирных дум,
   Степных небес заманчивая Пери;
Во мне грусть тихая сменила бурный шум,
   Остался дым от пламенных поверий…
Теперь, топлю ли грусть в волнении людей,
   Меня смешит их суетная радость;
Ищу я думою подернутых очей.
   Люблю речей задумчивую сладость.
Меня тревожит смех дряхлеющих детей,
   С усмешкою гляжу на них угрюмый;
Но жизнь моя цветет улыбкою твоей,
   Твой ясный взор с моей сроднился думой.
О, Пери! улети со мною в небеса,
   В твою отчизну, где все негой веет,
Где тихо и светло, и времени коса
   Пред цветом жизни цепенеет.
Как облако плывет в иной, прекрасный мир
   И тает, просияв вечернею зарею,
Так полечу и я, растаю весь в эфир
   И обовью тебя воздушной пеленою.

XVIII

Была и еще область чувств и ощущений, куда поэт спасался всякий раз, когда тягота действительности давала себя слишком чувствовать. Это – его личные воспоминания. Они в нем оставались так свежи, что перед ними бледнело настоящее.

Так много ценного, светлого и радостного запечатлелось в этих воспоминаниях, что жизнь, которая хоть на мгновение могла дать человеку такую радость и такой свет, была в глазах поэта навсегда оправдана.

Одоевскому досталось в дар радостное безоблачное утро, согретое материнской любовью. Любовь к покойнице, столь рано отлетевшей, Одоевский сочетал со своей любовью к людям:

Тебя уж нет, но я тобою
   Еще дышу;
Туда, в лазурь, я за тобою
   Спешу, спешу!
Когда же ласточкой взовьюсь я