Только Галя поправляет:

– Не хорошее, а положительное. Хорошего в этом и нет ничего, но в плюс всё равно засчитано. Всё уроки жизни: и выражение глаз можно запомнить, с каким обманули, и голос лживый, да и просто само по себе знание, что люди бывают разные, – очень важно! Не хорошие и не плохие. Разные. И поступки бывают разные: у плохих людей – благие, а у хороших – гадкие. И оценивать надо поступок, а не человека. И вообще, дядь Жень, мне кажется, что понятия «хорошо» и «плохо» – пустые какие-то. Ничем не наполненные. Когда сказать нечего, не знаешь, как оценить, вот и говоришь: хорошо или плохо. Пресные это какие-то понятия. Слова, которых как бы и нет! Как дела? Хорошо. Как тебе фильм? Хорошо. Как учёба? Плохо. Замени слово на галочку – смысл не поменяется. Вроде как и ответ – и не ответ. А про фильм же столько всего сказать можно: если тронул, всю душу в отзыв вложишь. А если мимо сознания прошёл, так тоже нужно подумать: почему? И ответ тогда будет полным, распространённым и в том и в другом случае. А хорошо и плохо – это слова, которыми от собеседника отделываются. Без вкуса, веса, силы и заряда! Вот так!

Евгений в чём-то разделял мнения Галочки, а в чём-то был категорически не согласен, но в целом они обычно расходились после беседы довольные друг другом. Он, правда, всегда просил Галю быть со Светочкой помягче, реалистичным подходом к жизни не мешать той верить в чудеса. Галя кивала, очень по-взрослому понимая, что однажды Свете самой придётся выбрать из этих двух точек зрения. Так уж бывает: один человек уже в четырнадцать лет видит дорогу, по которой пойдёт дальше, будто она освещена всеми фонарями мира. А другой полжизни проблуждает в тумане, всё время кого-то выискивая, а порой даже теряя себя самого, но так и не найдёт нужного пути…

***

В дачной жизни Света сохранила свою привычную леность и неумелость, и даже, кажется, их преумножила. От любой работы она не то чтобы отлынивала, а просто была далека по причине неприспособленности и неподготовленности. С большой охотой Света гуляла по полям, собирала цветы, плела венки из одуванчиков, но ни разу не вызвалась разбить клумбу и вырастить цветы прямо на участке, предпочитая дикорастущие луговые растения домашним именно по той причине, что за ними не надо ухаживать. Когда отец выходил на покос, она, бывало, сидела неподалёку и следила, чтобы он не скосил начинавшие пробиваться ростки дубков и берёзок, не потревожил бабочку или стрекозу.

– Ты скоро запретишь мне и комаров прихлопывать, – смеялся Евгений, – а они, знаешь ли, кусаются! По твоей логике я либо должен терпеливо ждать, пока они насосутся, либо откладывать косу, бережно снимать с кожи каждого комарика, пожурить за учинённое безобразие и отпустить на волю. Доченька, нельзя прожить жизнь, не затоптав ни одного цветка и не убив ни одного комарика. Ты же рвёшь луговые цветы, так почему мне нельзя на участке скосить одуванчики?

– Здесь они наши. Мне их жалко. А в поле они ничьи и становятся моими, когда я вплетаю их в косу или ставлю в вазочку.

– Ты моя маленькая фантазёрка! – отец обнимал дочь и, конечно, всё-таки скашивал бóльшую часть растущих на участке одуванчиков, оставляя только небольшой жёлтый пятачок, чтобы доставить Светочке удовольствие. На всякий случай он не рассказывал впечатлительной дочери, что каждый раз, когда идёт по траве, в галоши сваливаются улитки и, само собой, он раздавливает их пяткой, отчего в обуви становится склизко и липко. Узнай об этом Света, она запретила бы ему косить навсегда! Если доводилось вырубать деревья, то Евгений старался заниматься этим втихаря от дочери, пока Света уходила гулять.