– А может, уже и в Реттвике, – вздыхает парень в ответ и аккуратно гасит сигарету о гравий. – Народ туда как только не добирается. Я сегодня утром видел, как один чувак вез кучу народа на моторке, короче, он своих-то детей в машине вез, а моторная лодка у него на прицепе, и в ней семьи три сидело, полный дурдом, в общем.

– У меня телефон разрядился. Вы должны поднять тревогу. Вертолеты. Хоть что-то сделайте.

– Мы не можем за всеми уследить, – повторяет парень. – Начальство сказало везти всех, кто захочет, в Реттвик. Хотите – поехали, не хотите – дело ваше. Через пять минут.

Он поднимает руку, раздвигая пальцы, а другой выуживает новую сигарету.

«Я больше не буду смотреть порнуху в интернете».

Я проехал Эстбьёрку, направляюсь обратно, на табличке надпись «ПРОДАЕМ СВЕЖУЮ КАРТОШКУ», я думаю, что буду чаще звонить маме с папой, перестану сердиться на Вилью, буду чаще прислушиваться к болтовне Зака, читать больше книжек-картинок с Беккой, стану хорошим сыном и отцом, всегда буду рядом, по-настоящему рядом. Дорога идет вверх и изгибается вправо, делянка, заброшенная усадьба с конференц-центром, буду три дня в неделю есть веганскую еду.

Она бы так ни за что не поступила. Чтобы они с Вильей оставили коляску и несли Бекку всю дорогу до Ованмюры на руках, влезли в автобус и уехали в Реттвик, не оставив мне даже записки через тех, кто оставался у церкви, – просто невообразимо, буду ежемесячно делать отчисления в Фонд защиты природы Эмнести – спасем детей.

Она никогда бы меня тут не оставила.

Впервые мы встретились с ней по работе, перекидывались несколько раз мейлами, и я, руководствуясь минутным порывом, спросил, не хочет ли она как-нибудь поехать со мной искупаться, выходные обещали быть жаркими, градусов до тридцати. И вот нескончаемая волшебная суббота, мы лежим на покатых камнях в шхерах и жаримся на солнышке, Карола читает какой-то феминистский журнал, я – серию научных обзоров, посвященных метановым газам в Сибири[18], потом мы задремали ненадолго, а когда проснулись, я взял ее за руку с самоуверенностью, которая поразила меня самого, и отвел в лесок, она ни слова не произнесла, но, кажется, была приятно удивлена, а после просто смела нескольких муравьев с ляжек, когда же мы вернулись на камни, она умиротворенно улыбнулась и сказала: «Ну что, пойдем, может, искупнемся».

Вечером мы устроили барбекю у нее в саду перед маленьким домиком – она все еще делила его с мужчиной, которого решила бросить, – а после еды трахались на кухонном полу; потом я сел в автобус и уехал домой, и ни я, ни она, пожалуй, тогда не планировали новых свиданий.

Но как бы то ни было, тем летом мы вновь и вновь случайно встречались в пабах и в барах, как-то вечером я привел ее в свою тесную однушку; лежа голышом, накрытый ее молодым разгоряченным телом, впервые, будучи не где-нибудь, а в Швеции, ощутил, что с меня ночью течет ручьями, да так, что подо мной буквально образовалась лужа собственного пота; удушливая гнетущая жара, несмотря на то что все окна настежь распахнуты в августовскую ночь, в газетах все еще мелькали тогда заголовки типа «СУПЕР-ЛЕТО ПРОДОЛЖАЕТСЯ!» и «СРЕДИЗЕМНОМОРСКАЯ ЖАРА ОПЯТЬ ВЕРНУЛАСЬ!», как будто такому пеклу нужно радоваться и ждать его с нетерпением; пляжи и уличные кафе, потные вечера на музыкальных фестивалях, счастливые дети резвятся под струями воды из шланга – времена, когда жара на Средиземном море рифмовалась с коктейлями в бокалах с зонтиками и полосами солнечного света.

Но жара – это смерть, думаю я, сидя на квадроцикле и глядя на языки пламени, танцующие среди верхушек деревьев. Она убивает, от нее все чахнет, жухнет, тает и обращается в пепел. Жара делает нас медлительными, вялыми, пассивными и безучастными. А потом приходит огонь. И с ним истребление.