– Я вчера встретила Ревякиных…

Вот, без всякого перехода, – на кой черт ему про встречу с Ревякиными, тем более сейчас, когда «просто сбежал»?… Ревякины, буднично рассказывает Катерина, переехали на новую квартиру, теперь у них три комнаты. Эта квартира, узнает новость Тетюрин, принадлежала специалисту, каких во всем мире всего пятеро, – по лишайникам, а еще он занимается грибами, на лишайниках произрастающими, и в этой области на нашем полушарии он единственный.

– Как я у тебя, – острит Тетюрин, претендуя на причастность к рассказу; дерзость, конечно, – сидел бы; он удостоен того, чего заслужил – никчемной побасенки без глубины и значения.

Если что и было в подтексте – так ничего не было: «так что вот, Тетюрин», – и не более чем. Просто «просто сбежал» принято к сведенью Катенькой, тема закрыта. А Ревякины сами увлеклись лишайниками, говорят, неведомый мир. Ровный, с печалинкой голос. Уж лучше бы гадость сказала какую.

Тетюрин слушал про далеких Ревякиных и глуповато поддакивал, обозначая присутствие.

Претерпевая бремя философического – к себе – отношения, Тетюрин ощущал себя поросенком.

Хрю-хрю.

Ночью будет в ушах стоять голос Катеньки, три дня не вспоминал который.

Ему захотелось сказать:

«Давай поженимся».

Но у кого так роман назывался?…

У Апдайка?

И он промолчал.

– Ну ладно, – внезапно прервала Катя свой внезапный рассказ.

Тетюрин увидел себя, себя со стороны видящим, и отвернулся от зеркала. За окном начинался дождь.

«А ведь ты не любишь меня», – молчала Катя.

«Не говори глупости», – молчал Тетюрин.

Он сказал:

– Я тебе позвоню, хорошо?

– Хорошо.

Вежливо попрощались.

Третье по счету здешнее утро Тетюрин пришел посвятить в номер 420 общению с Ритой.

Не получилось.

Через минуту пришли Кукин и Филимонов, ощущенье возникло толпы.

Кукин запел, по обычаю, Лазаря – о новой идее – концептуальной, ночью его опять осенило. Вот и кофейник созрел. Пили кофе совместно. Рита красила губы.

Потом в штаб заявился некий тип с бакенбардами, озадачен он был мониторингом, принес газетные вырезки; не уходил, надлежало зачем-то размножить – в двух или трех экземплярах; он размножал. Рита ушла в туалет, такая подробность. С бакенбардами снимал ксерокопии. Кукин вещал. Филимонов млел у окна, подставив солнцу лицо. Тетюрин скучал. Рита вернулась – опять за компьютер.

Ксерокопия, подумал Тетюрин, увлеченный темой энергия слова, будет когда-нибудь так же звучать, как сегодня для нашего уха дагерротип. Он полагал, дагерротип «для нашего уха» звучит романтически. Как бакенбарды.

Заметил: не нужен здесь никому мониторинг. Вот Колян («Приятного аппетита…»). Взял заметку – брезгливо отбросил.

– Кончилась бумага, – сказал с бакенбардами, вопросительно посмотрев на Филимонова.

– Ладно, хватит, – Филимонов сказал.

Тот сложил в стопку, что было.

Филимонов достал пачку денег, вынул пару бумажек лениво, протянул, не глядя кому. Тот сказал, уходя:

– До свиданья (…и взяв).

– …из чего следует, что действительность и реальность далеко не синонимы, – закончил Борис Валерьянович последнюю мысль, за которой никто, однако же, не следил.

Борис Валерьянович Кукин ждал вопросов.

Тихий ли ангел пролетел, милиционер ли родился – молчали.

Не хотелось работать. Въезжать.

Утро есть утро.

Тетюрин рассеянно просматривал принесенные вырезки. Сверху лежало о конкурентах. Вот Каркар делится рецептом приготовления супа из яблок с рисовыми клецками. Вот отчет о посещении Шутилиным водозаборной станции. «Монолиты» с лопатами – групповой портрет представителей блока «Монолит» на воскреснике: саду цвесть!.. Ниже о наших. Богатырев рассматривает кольчугу в краеведческом музее, сейчас примерит. Обаяшечка Жанна, дочь Несоевой – улыбка: рот до ушей – повествует о маме. Конкурс анаграмм, тур третий. Ничего особенного: спаниель – апельсин; «все на перестановку букв!» – победителей ждет приз, изобретайте анаграммы.