После второго инфаркта Веры Павловны Лидуся требования ужесточила и обзавелась ключами от соседской квартиры.

– Если я не открою, – предупреждала Верочка бывшую сноху и внучку. – Ключи у Масловых… И этому скажите. Вдруг припрется.

«Этот» от контактов с матерью воздерживался, предпочитая все новости узнавать либо из уст тети Лиды, либо из уст собственной дочери, взявшей над ослабевшей Верой Павловной шефство.

– Бабусь, – звонила ей внучка, обладательница старомодного имени Серафима. – Тебе что привезти? В субботу приеду.

– Колбасы, – не задумываясь, отвечала Верочка и через секунду отказывалась от своих слов: – Ничего мне не надо.

– Бабусь, – сердилась Сима. – Ну что ты как маленькая! Все равно же еду… Говори сразу.

– Я подумаю, – отказывалась от скоропалительных решений Кукуруза, после чего внучка обещала позвонить вечером.

Тогда до самого вечера Верочка пребывала в размышлениях, а потом на обрывке газеты дрожащей рукой записывала: «Колбаса краковская – катулька. Карбонат – 300 граммов. Мясо – свинина. Курица (в скобках – домашняя). Лук – килограмм». Составив список, Вера Павловна морщила свой гладкий не по годам лоб и обязательно дописывала: «Лосьон огуречный». Никаким другим косметическим средствам Кукуруза не доверяла.

Подумав еще какое-то время, Верочка присаживалась на диван и пытливо смотрела на телефон: «Позвонят? Не позвонят?»

Серафима слово держала и обязательно перезванивала.

– Придумала? – интересовалась она у Веры Павловны.

– Я тебе не сказочник, чтоб придумывать! – хорохорилась Верочка, но обрывок газеты с записями держала поблизости. Под рукой.

– Ну ладно, бабусь, – устало отвечала Серафима. – Не сказочник ты никакой. Говори, что нужно.

– А ты чего? – вдруг пугалась Верочка и засыпала внучку вопросами: – Уработалась, Сима? Разве это мыслимо, работать-то так? Чай, ты не лошадь, Сима. Всей работы не переделаешь!

– Все нормально! – Серафима начинала закипать.

– Вижу я, как все нормально! – со слезой в голосе возражала Кукуруза и жаловалась покойному Коле, чей портрет занимал почетное место в серванте, уважительно именуемом «Хельга». – Затуркали, Коля, твою внучку! Ты ростил, значит, ростил… А ее взяли и затуркали!

Коля, как полагается, хранил молчание, и этот факт выводил Веру Павловну из себя:

– Чего молчишь? Спрашиваю, спрашиваю! А ты молчишь и молчишь…Чистый истукан, а не человек! Вот всю жизнь ты так: слова от тебя не допросишься! Хоть тресни!

– Бабусь! – взывала в трубке обеспокоенная Серафима. – С кем ты там разговариваешь?

– С кем я могу разговаривать? – на ходу меняла интонацию Вера Павловна. – Одна как перст, а то ты не знаешь. Записывай давай.

Сима покорно склоняла голову, но больше никаких телодвижений не совершала, так как вышеупомянутый список знала наизусть. Вообще, можно было ни о чем упрямую бабку не спрашивать, а спокойненько укладывать в пакет тот перечень продуктов, который обычно оглашался Верой Павловной после коротких уговоров. Но Серафима все равно всякий раз уточняла: «Колбаса? Карбонад? Свинина? Домашняя курица?» Про огуречный лосьон можно было и не переспрашивать. История о том, что его сняли с производства и «сейчас вам не советское время», Кукурузу абсолютно не волновала, ибо в ее сознании был свой мир предметов и явлений, нарушить который смогла бы, наверное, только мировая революция. Но… (Вера Павловна точно знала) она уже была, и значит, отсутствие огуречного лосьона в косметических отделах местных магазинов – это не что иное, как Симкин вымысел, «чтобы ноги не сбивать».

Правда, после того как Лидуся Маслова подтвердила поступающую из внешнего мира информацию словами: «Как же! Станет тебе твой Ельцин огуречный лосьон выпускать!» – Верочка насторожилась и решила спуститься со своего блатного третьего этажа в мир абсолютного дефицита 90-х.