В материалах следствия много нового узнаёшь о себе. Но я всё равно благодарен соплеменникам, сокурсникам, сожителям. Плохого про меня ничего не сказали, ложью не измарали. Все как один утверждали: «Аяз читал нам свои антисоветские рассказы». Справедливая оценка! Значит, я уже в то время умел смотреть правде в глаза! Я читаю свои рассказы и на заседаниях литературного кружка. Мне дают советы. Преодолевая мучительный страх, произносят правильные мысли. Кто-то после заседаний литературного кружка отдаляется от меня, кто-то «закрывает язык на замок». Вскоре в университетской газете «Ленинец» от 8 апреля (№ 12/314, 1949 год) выходит статья под заголовком «На неправильных позициях». Вот она.

«Татарский литературно-творческий кружок в университете объединяет наших начинающих писателей и поэтов. Упорная работа над собой – вот что определяет творческие успехи кружковцев. Идейная направленность, художественные достоинства отличают произведения нашего молодого поэта М. Хусаинова, кружковцев Р. Гайнанова, Р. Тимергалина, Н. Фаттахова и др. Этого, к сожалению, нельзя сказать об отдельных кружковцах-прозаиках, в творчестве которых имеются элементы формализма и эстетства. Это прежде всего относится к студенту II курса историко-филологического факультета А. Гилязову. Этот начинающий писатель написал рассказ «Мать», в котором нарисовал образ женщины, убитой горем по погибшим сыновьям. Напрасно читатель будет искать в этом рассказе описание героического труда советских людей в годы Отечественной войны. Здесь этого нет, как нет и образов цельных, мужественных тружеников нашего села, тыла, отдававших всё для победы над врагом. Автор описывает переживания матери – пассивные страдания.

Язык А. Гилязова не отличается простотой и естественностью. Он рассчитан на внешний эффект, и поэтому изобилует формалистическими выкрутасами. Это не случайность! Формалистические эффекты, анализирование душевных страданий нужны автору, чтобы как-нибудь прикрыть идейную ограниченность своего рассказа».

Кто из вас сможет сказать, что эта статья – не угроза, не донос?.. Автор надевает на лицо чёрную маску, прячет имя, и, из желания ещё раз огорчить меня, подписывается «В.Сарманов»!

Это известные всем 1948–1949 годы! В стране идёт очередная промывка мозгов. «Передовые представители» творческих коллективов вышли на последний и решительный бой против космополитизма и буржуазного мировоззрения!.. Даже за один этот рассказ меня можно было закрыть на Чёрном озере!..

«Мы зачастую говорим, абсолютно не задумываясь о последствиях. Даже в письмах, которые легко могут быть доступны чужим глазам, не ломаем голову над тем, как наше слово отзовётся», – писал мне много лет тому назад один друг. К настороженности мы приучены, к самосохранению! Будешь взвешенно говорить – а если твои весы сбиты? Что же теперь, каждый шаг сверять по Гринвичским эталонным весам?.. Я люблю смелых, чьи шаги не помещаются на чаше весов… Дорогой читатель, хочу, на пользу себе или, может, во вред, привести твоему вниманию ещё одно «письмо-документ». Оно отправлено главному режиссёру Альметьевского театра Гали Каримовичу Хусаинову одним из уфимских драматургов. В нём есть такие строки: «Я думал от вас поздравления получить в День Красной Армии… А вы уму непостижимую сплетню прислали. Надо бы в морду дать этому уфимскому сплетнику. А дело было так. Премьеру спектакля «Потерянный день» я посмотрел на второй день. Был там и А. Гилязов. Ни пьеса, ни спектакль не понравились ни писателям, ни искусствоведам. Зритель до самого конца спектакля не проявлял эмоций: никто ни разу не рассмеялся, и уж тем более не аплодировал, а по окончании действа, не утруждая себя рукоплесканиями, покинул зал. Единственной, кто пригласил автора на сцену, была зав. лит. Аралбаева. В отзывах зрителей звучало: «Очень грязный спектакль, очень плохие люди показаны, тошно жить среди таких мерзавцев». В Обкоме случился скандал! Оказывается, секретарь по идеологии смотрел спектакль днём. После этого приняли решение: сократить с двух отделений до одного и показывать только до конца сезона. Народу ходит мало. Вы обвиняете меня, мол, я распускаю сплетни по городу, навязываю своё мнение. А я нигде ничего не говорил (на официальном уровне). Хотя право на это имею! Во-первых, я член комиссии РСФСР, во-вторых, я 40 лет посвятил работе в сфере драматургии, и, клянусь, ни во что подобное не вмешивался. Был бы на моём месте какой-нибудь злопамятный человек, он бы точно совершил акт возмездия. Потому что в своё время (2–3 года тому назад) Аяз Гилязов, выступая с официальной трибуны, по-хулигански отозвался о моей пьесе. А эта пьеса имела большой успех, была переведена на русский язык. Гилязов талантливый писатель, вдумчивый, но он (то ли из-за своей биографии, то ли характер у него такой) в каждом произведении старается побольнее ущипнуть, поглубже уколоть советскую власть и всю нашу систему, а принципиально критиковать не умеет. И в этом его произведении персонажи один другого мрачней и ущербней, даже замёрзшей девочке до самого конца пьесы так никто и не дал глотка тёплой воды. Это же кошмар… А пастух? А отправившиеся за соломой? (Пропаганда поездок за соломой в Казахстан – это же форменное издевательство над нами.) А гонец, отправившийся в Москву с жалобой? А тот старик? Дороги, видите ли, не ради людей прокладывают, а ради добычи нефти! Власти с радостью прокладывали бы, но возможностей нет, денег не хватает… Якобы во время транспортировки вышек сколько-то там гектаров зерновых растоптали. А если эту вышку в разобранном виде перевозить и заново монтировать, то это обойдётся государству в десятки тысяч рублей дополнительных расходов. Транспортировка без разборки – прогрессивный метод, а несколько гектаров растоптанной пшеницы – капля в море…»