Кстати, о куреве… В 36-й камере мы, как правило, сидим впятером-вшестером. Большей частью – легионеры, деревенские кренделя. Никому из них передачи не носят. Курево – дефицит! В один из дней от запасов табака остаются жалкие крохи. Колумбов нет^>14, из Америки табак не привезёшь! А табак… верный спутник солдат и арестантов! Не то что сигарета, окурок ходит в чине генерала. Русские уважительно величают его: «чинарик». Окурок пускают по кругу. Чтобы не жгло пальцы, мастерят мундштук, один на всех. Крошат пустой спичечный коробок, щепки смешивают с бумагой, используя вместо клея намятый хлебный мякиш, лепят некое подобие мундштука. Кому первому затягиваться, кидают жребий. Счастливчик делает глубокий затяг и выдыхает дым в рот вставшему в очередь соседу. Путешествуя из одного рта в другой, дым ослабевает, и до последнего в очереди доходит один запах. Так вот маленький окурок приносит в камеру большое счастье. Очередь не нарушается. Если попытаешься влезть без очереди – считай, что ты труп, за курево и глотку запросто могут перегрызть. Не дай бог, конечно. Наконец, выкурены последние крошки, в камере воцаряется тишина и уходить она, похоже, не собирается. Оставшиеся без курева семь мужиков – попавшие в западню семь львов, семь трёхглавых драконов! От табака не осталось и крошки, все карманы перерыты, углы тумбочек многократно подметены! Красную площадь в Москве столь тщательно не метут, наверное! «Ни у кого не осталось?!» В один голос: «Ни у кого!» Наступает очередь самодельного мундштука. Пропитанную никотином бурую трубку ломают, измельчают и делают из этого «табака» самокрутку. От одной затяжки жутко горькой и вонючей «сигарой» из глаз брызжут слёзы, вся камера начинает кашлять и чихать. Едкий дым выползает в коридор, надзиратель тоже давится кашлем и колотит в дверь камеры пяткой большого железного ключа: «Вот я вас!.. Без воды и туалета оставлю!» – грозится вертухай.

Камеры Чёрного озера никогда не пустуют, но встретить здесь кого-то, кроме сокамерников, – и не мечтай, небывалое дело! Если по коридору должен пройти встречный конвой, тебя немедленно втолкнут в тесный деревянный ящик, размером с древнеегипетский саркофаг для мумии. Такие «гробики» предусмотрительно расставлены в каждом углу тюремного лабиринта. Шарканье арестантских ног можно услышать только во время десяти – пятнадцатиминутных прогулок. Эти прогулки по дну высокого каменного мешка большая радость для заключённых. Без них человек, лишённый солнечного света, голубого неба, белых облаков, быстро жухнет и умирает. Сидят в тюрьме и женщины. Когда они выходят на прогулку, оглашая тюремный двор стуком каблучков, мужские камеры замирают, все мужчины стараются как можно ближе придвинуться к стене, выходящей во двор…

Вести, слухи, было-не было…

Я сейчас многое знаю! В одной из камер сидит студент университета Адлер Тимергалин^>16. Мой земляк. На воле мы очень редко встречались. В одной из квартир на улице Подлужной жили несколько студентов. Случайно забредя в этот район, я зашёл и в их квартиру: тесная жаркая комната полна парней, некоторые разделись до маек – горячие споры, крики, накурено так, что казалось, дым под давлением вырывается сквозь щели. Дали слово и мне. Адлер, помнится, упрекнул меня в замкнутости и пассивности. Не могу до конца согласиться с этим, но запомнился Адлер как ершистый, целеустремлённый, точно знающий, какой дорогой ему идти, человек. Он казался мне несгибаемым, обладающим сильным, намного сильнее моего, духом. Недоставало мне духовной зрелости, это правда, ветреным я был. Сейчас-то понимаю, что незаслуженно превознося каких-нибудь проходимцев, увязывался за ними и совершал немало ошибок, но… Прошлого, как известно, не воротишь. Да разве избавлен я, сегодняшний, от ошибочных оценок и суждений?! У татар есть меткая и ёмкая фраза: «Алтыдагы алтмышта». Перефразируя пушкинскую строку, смысл этого татарского выражения можно перевести так: «Заблуждениям все возрасты покорны – и шесть лет, и шестьдесят».