Скоро встретится мой сентябрь
с августовским твоим теплом.
Не вини себя, не казни —
Обметал наши чувства иней.
Или дымом они плывут
над осенним большим костром?
Что будет завтра…
Что будет завтра? Нежный поцелуй.
Прощальный или дружеский – неважно.
Полчашки кофе, холод острых струй,
Кот под ногами наглый и вальяжный.
Галеты пересушены слегка
И масло на полу (опять упало),
И на столе от кружек два следа,
И лязг дверей соседских из металла.
Обрывки слов и терпкий аромат
(Плохого) твоего одеколона,
И слипшийся молочный шоколад,
А может горький? Горечь мне знакома…
Уходишь? Хорошо. Ключи в замке.
(И каждый день всё повторится снова).
Что будет завтра? Нет! Молчи, не смей.
Ты знаешь, «завтра» – это просто повод.
Гравюры зимы
Волшебный «воздух белого листа» —
Штрихи и пятна, сотни тонких линий.
Гравюра на нетронутых холстах?
Кто тот гравёр, что цветом тёмно-синим,
Так расписал причудливую гладь
Снегов, укрывших землю? Чудо? Чудо!
И как мгновенье это удержать,
Остановить хотя бы на минуту?
Щелчок, застыли в вечности штрихи,
Неровность пятен, параллельность линий…
С губ сорвались снежинками стихи
И в каждом слове «синий-синий иней».
Лампочка
Лампочка грустит под потолком
в доме обветшалом, позабытом,
вспоминая: старый абажур;
стол с тяжёлой скатертью-хламидой;
скрип кровати в сумраке ночном;
старый лифт, грохочущий устало;
топот каблуков, трамвайный гул,
кипяток горячий самовара;
запах нафталина в сундуке,
метки на дверях – «растёт сыночек»,
женщину в платке и то письмо,
с адресом размытым и не точным;
крик и плач; в разбавленном вине,
капельки солёные от горя,
речи, а в углу (всё как в кино)
почему-то лопнули обои?
Годы пролетели за окном.
Дом на снос, как будто не бывало.
Лампочка грустит под потолком
В чёрном ободочке от нагара.
Всё это было с нами
Струится вечер дымкой у забора,
Небесный плащ – в огнях дрожащих звёзд.
Я возвращусь, быть может, но не скоро,
На позабытый временем утёс,
Где нас когда-то кутал шалью ветер,
Теснился сосен величавый хор,
Где в кофточке прозрачной из жоржета
Замерзла я, а ты разжёг костёр.
У пламени согрелась? Поцелуем?
Не помню, столько лет прошло. Скажи,
Там до сих пор медовый стонет вереск?
Не отвечай, не нужно, не спеши.
Пусть будет так, как сохранила память —
Бор, тишина, туманной дымки плен…
Всё это было с нами, с нами – снами…
Не заменить ничем, ничем, ничем…
Прикосновение
Глоток терзающей вины
Со дна глубокого бокала
Скользил по нёбу. Я шептала,
Что быть мы вместе не вольны,
А отражение луны
В глазах твоих любовь искало.
Прикосновение – так мало
И всё же – нет ему цены…
Я плачу, потому что я жива.
На нерве балансирую, на нерве.
Кручусь, кручусь – сплошная кутерьма,
Как будто восемь дней в моей неделе.
Я плачу от того, что не могу
Ходить в толпе, где траурность сатиры,
Где не хватает нескольких минут,
На «просто жить» без маски и мундира.
Я плачу, слёзы – горькая полынь.
Но знаю, что не может быть иначе…
Сбивают капли едкой злобы пыль.
И потому я плачу, плачу, плачу.
Ком
Запрягу лохматый ветер в сани робкого рассвета,
Облаков едва касаясь, поскачу за горизонт
Над лугами, что оделись в платья радужного цвета,
И над озером, где синий лоскут неба отражён.
Под копытами оставлю полотно ржаного поля,
Перекрёстки, перелески, деревеньку у реки,
Где у старого колодца ждут чего-то, балаболя,
Незнакомые старухи и седые старики.
А потом всё дальше, дальше – за пустынные овраги,
За брусничные болота, в милый сердцу отчий дом…
Просыпаюсь. Стало жутко. Город, пробки, колымаги,
И скатался в горле горький, тошнотворный, вязкий ком.
Я снова перелистываю вечер…
Я снова перелистываю вечер.
Сочится с губ то гнев, то горечь слов.
Всё говорил, и крыть мне было нечем —