Заснула я не сразу. Вместо этого я стала искать информацию в интернете, забив в поисковик «ночные кошмары у маленьких детей», и прочла пару медицинских сайтов, несколько статей в газетах и ссылки на сайте «Семейная жизнь». Перелопатив несколько источников и глубоко поразмыслив над тем, могут ли Ивана мучить ночные страхи, – похоже, это обычно бывает с детками постарше, – я пришла к убеждению, что Ивана действительно мучают кошмары, именно поэтому он так безутешен по ночам. Почти всегда это начинается примерно через час после того, как он заснул. Все совпадает с теми описаниями, которые я нашла в интернете. Я сделала скриншот одного из них и снова послала тебе эсэмэску. «Мне кажется, у Ивана ночные кошмары, взгляни», – написала я и приложила описание. Ты не ответил. В твоей спальне было тихо. Я подумала, что ты спишь. Или лежишь читаешь, и тебе лень отвечать. Вскоре после этого я заснула.

Когда мы просыпаемся, я чувствую, что почти выспалась. Кошка не выла под дверью комнаты Ивана, как она иногда делает, а Иван прикладывался к груди всего два раза – после того приступа страха около полуночи. Он в отличном настроении и готов выбраться из нашей временной постели на полу, чтобы отправиться по квартире навстречу приключениям. Я беру его на руки и говорю, что сейчас мы пойдем разбудим папу. Когда мы открываем дверь, нас уже поджидает недавно проснувшаяся кошка, которая позволяет себя погладить – и мы идем дальше в спальню, где лежишь ты.

Я сажаю Ивана на постель, чтобы он мог подползти к тебе – пусть это будет первое, что ты увидишь, когда откроешь глаза. Произношу: «Доброе утро, папочка!» – тем тоном, которым я говорю, когда на самом деле обращаюсь к Ивану, хотя и разговариваю с кем-то другим. Обычно с тобой. Иван берет курс на изголовье кровати, но едва он начинает ползти, как я замечаю: что-то не так. Ты лежишь в такой позе, в какой никогда обычно не спишь. Согнувшись, на боку, подавшись вперед, уткнувшись лицом в подушку. И цвет кожи у тебя какой-то не такой. Он светлее, чем обычно. И какой-то безжизненный.

Я боюсь прикоснуться к твоей лодыжке, торчащей из-под одеяла в ногах кровати, где я стою. И все же заставляю себя это сделать. Она холодная. Светлая. Не отзывается на прикосновение моих пальцев. В ней не пульсирует кровь. Тебя уже нет. Ты мертв.

Теперь все происходит на рефлекторном уровне. Подхватив Ивана, я держу его одной рукой, пока мой мозг, отключив все чувства, велит мне действовать рационально – рационально, как никогда ранее. Я звоню в «Скорую» и, когда мне отвечает диспетчер, на одном дыхании сообщаю, что произошло, как зовут тебя, как зовут меня, где мы живем и какой код на двери парадной. «Вы должны приехать поскорее, прямо сейчас, я не могу оставаться здесь одна», – заканчиваю я. Иван тянется к кровати, и я крепко прижимаю его к бедру – возможно, слишком крепко.

Женщина в трубке просит меня говорить помедленнее и пощупать пульс у тебя на шее – я возражаю, что в этом нет смысла, но все же делаю, как она говорит. С Иваном на бедре, зажав телефон между плечом и ухом, я ищу свободной рукой пульс у тебя на шее. Шея холодная. Ты не жив. Я снова говорю женщине в трубке, что это невозможно, пульса нет, он не дышит.

Не знаю, зачем я это делаю, но я беру тебя за плечо. Поворачиваю твое тело, хотя знаю, что ты мертв. Ты тяжелый – я почти теряю равновесие и чуть не падаю на тебя, пытаясь повернуть тебя лицом вверх. Твоя левая щека отрывается от подушки – кожа у тебя желтая и сморщенная от ткани, на которой ты лежал. Один твой глаз – тот, что лежал на подушке, – приоткрыт. Твой синий глаз совсем не такой синий, как обычно. Он посерел и никогда уже не посмотрит на меня или нашего сына. Увидев этот глаз, я выпускаю твое плечо. Твое тело падает обратно в то положение, из которого я его потревожила. Ты мертв, в этом не может быть сомнений – и я не могу оставаться в комнате ни минуты.