Кир свою Дашуню боготворил. До того она была проста, естественна во всём, – он не переставал удивляться на неё. Напрасный труд было бы искать в ней кокетство да жеманство – ни капли, ни в чём.

С Кириллом она так доверчива была, что ему даже и в голову не приходило воспользоваться этим доверием. Вот ведь тоже, странность. Раньше, как приходилось какую подружку по сумеркам до дому провожать, так первым делом в голове мысли крутились: в каком бы укромном местечке приобнять, потискать в шутку как бы, а с другой стороны, вроде разведку провести, как далеко разрешено будет «шуточкам» зайти. А вот к Даше это «потискать» не могло иметь никакого отношения, кроме оскорбительного. Кирилл разозлился бы на себя, прошмыгни вдруг такая мыслишка. Дашу можно было обожать, любоваться ею, восхищаться, радоваться тому, что она почему-то остаётся с ним рядом, не уходит, не бросает. Замирать сердцем от нечаянных прикосновений – какая у неё нежная, прохладная, бархатистая кожа! Никогда раньше он не знал, сколь радостно может быть от такого коротенького случайного касания…

А раз как-то шли они по берегу речки, и, когда берег обрывом подниматься начал, да всё выше и выше, Кир потянул Дашу спуститься к воде, на пологую песчаную полоску. Спрыгнул вниз и к Дашуне руки поднял, но не поставил её на песок, а опустил к себе на плечо. Так и понёс. С того вечера Кирилл часто и без устали носил Дашу на плече в их долгих вечерних путешествиях. Ему это так нравилось, что голова кружилась от счастья. А в тот вечер она глянула на него вопросительно сверху, разглядела в ответ улыбку в темноте и сказала:

– Как Таис Афинскую.

– Это кто такая? – спросил Кир.

– Книжка такая есть, Ивана Ефремова. Так и называется – «Таис Афинская».

– А-а, видел я в библиотеке.

– Она была гетерой, очень красивой. Возлюбленной Александра Македонского.

– Гетерой? О-о-о! И Александр Македонский вот так же её носил?

– Знаешь, – задумчиво проговорила Даша. – Мы вот историю учим… И всё в одной куче оказывается… Что пещерные люди, что декабристы, или Пушкин с его Натали. А ведь они так недавно жили. И даже Александр, Таис. Или кто-то похожий на неё. Они были точно такими же как мы, обыкновенные люди. Чувствовали как мы, чего-то боялись, и мысли такие же думали. До них близко так – только руку протяни. А нам кажется, всё, что до нашего рождения было, всё незапамятные времена. И от людей тех остаются только имена, сухие, как формулы. Ты меня не понимаешь?

– Понимаю. Вот мы любим, переживаем. А через сто лет… хорошо, если кто-то будет ещё имена наши помнить, но за именем уже мало чего от нас останется. Наверно, есть какой-то смысл в том, что мир так устроен.

– Смысл в том, что люди беспамятны? Обидно. Какое богатство вокруг нас: каждый человек – как огромный мир. Сколько людей, столько миров вокруг, а уходит человек, никто не горюет, не думает, что разом целый мир умер.

– Не знаю. Об чём-то другом горюют. Потому, что эти миры всегда параллельные, живут друг с другом рядышком.

– И никогда-никогда не пересекаются?

– Иногда пересекаются, иногда рядом идут, но, пожалуй, один с другим никогда не сливаются. Ведь люди разные очень, как им совпасть?

И вот эти необычные разговоры Кириллу тоже очень нравились, раньше он ни о чём таком не говорил, и даже не знал, что способен, например, целый вечер воображать себя кем-нибудь и по-щенячьи ликовать в душе в ответ на Дашин самозабвенный смех. С Дашей всё получалось так здорово, естественно, с ней хоть о чём можно было и говорить, и фантазировать, и дурачиться, не боясь, что будешь выглядеть преглупо.