– Что-что?

– Синдром Аспергера. Врождённое расстройство поведения. Можно сказать, мягкая форма аутизма.

«Аспи» – так они себя называют – испытывают некоторые трудности в общении с другими людьми. Им неприятен личный контакт.

– Вы хотите сказать, он – душевнобольной? Андресен гневно на него посмотрела.

– Он может быть, каким угодно, только не «душевнобольным», как вы выразились. Он – самый талантливый программист в нашей команде, если не в целом мире. Остальные ему в подмётки не годятся. Он пишет код в четыре раза быстрее, чем любой другой программист, и практически без ошибок. Да, он испытывает сложности при общении с другими людьми. Однако мы все его любим.

Она красиво провела рукой по своим рыжим волосам.

– Я всего лишь хотела попросить вас не очень на него давить.

Унгер кивнул.

– Как вам кажется, он мог убить Хамахера? Ведь он был последним, кто видел Хамахера живым, не считая убийцы.

Мэри Андресен насупилась. Её лицо напомнило Унгеру старый фильм о Пеппи Длинныйчулок, который он видел в детстве. Она смотрела на него так, словно он был грабителем, и она вот-вот отдаст приказ сторожевой собаке разорвать его на клочки.

– Я считаю, это полностью исключено! – сказала она. – Райнер любил Людгера. Он был одним из немногих, кому Райнер раскрывался и кому он доверял. Людгер разглядел талант Райнера, привёл его сюда в D.I. и всячески его поддерживал.

– Спасибо за информацию, – сказал главный комиссар и улыбнулся.

Ему не хотелось, чтобы Андресен на него сердилась.

Она улыбнулась в ответ. Ему показалось, или в её зелёных глазах мелькнул огонёк? Он спешно развернулся и зашёл в конференц-зал.

– …в последний раз, господин Эрлинг, – произнёс Дреек в момент, когда вошёл Унгер.

Эрлинг сидел и сосредоточенно смотрел на стол.

На столе аккуратным квадратом лежали кусочки сахара, которые он вынимал из сахарницы и раскладывал перед собой.

– Если вы продолжите молчать, я отвезу вас в участок и там.

– Заканчивайте на этом, господин Дреек, – перебил его Унгер. – На сегодня хватит. Господин Эрлинг, вы можете идти.

Дреек посмотрел на Унгера с растерянностью:

– Но шеф, я…

Унгер бросил на него взгляд, говоривший о бесполезности пререканий. Эрлинг встал, взял блокнот, карандаш и с поникшей головой вышел из конференц-зала.

– Что это значит, шеф? – спросил его Дреек, когда они остались одни. – Я почти расколол его. А тут возвращаетесь вы и…

– Никого ты не расколол.

– Откуда вам знать? Он ведёт себя крайне подозрительно, и алиби у него нет. Он…

– Он страдает одной болезнью. Синдромом Аспергера или чем-то вроде того. Это – как аутизм. Спросите Андресен – она вам объяснит.

– И поэтому он не может быть убийцей?

– Поэтому он ведёт себя так странно. Силой вы от него ничего не добьётесь. Кроме того, тут нет мотива, равно, как и никакой зацепки, что он имеет отношение к случившемуся.

– В любом варианте, он – последний, кто видел Хамахера живым…

– За исключением убийцы. Исходим из того, что убийца сфальсифицировал данные пропускного устройства. Вероятнее всего, он открыл дверь с помощью карточки уже после того, как Эрлинг покинул офис.

– Но Эрлинг мог и вернуться, – настаивал Дреек.

– Мы же не знаем, что он делал, когда ушёл из офиса.

Унгер строго взглянул на него.

– Благодаря тому, что вы его так напугали, он не смог вымолвить ни слова.

– Откуда мне было знать, что он – душевнобольной.

– Оннедушевнобольной, – осадилего Унгеривтуже секунду спросил сам себя, почему он так резко отреагировал на слова Дреека.

Неужели Андресен произвела на него настолько глубокое впечатление, что оно выходило за рамки дозволенного при следственных действиях? Неужели он теряет объективность?