Огромный собор Белогорского монастыря, весь залитый кровью убиенной братии… Мы приехали туда в короткий морозный день. Идем по утоптанному снеговому насту. Из-под плотного снега ровными рядами торчат короткие деревянные колышки – это двухметровый забор, он весь остался под снегом. А в храме тепло.

– Как же вы отапливаете такие пространства?

– Да братия каждый день привозят из леса по восемнадцать кубов дров – целый грузовик.

Какие труды, какая долгая и трудная зима… И похоже, никто особенно не унывает.

Вечером мы услышали от матушки замечательную историю, которая намертво впечаталась в память.

Матушкина знакомая с шестнадцатилетним сыном – назовем его Петром – вместе причастились в Лазареву субботу и пошли домой. Мама еще подумала: «Почему же Господь сейчас никого так же не воскрешает?» Переходят дорогу, и вдруг сын видит – человек какой-то лежит на капоте, а мама мечется в красном плаще и кричит: «Убили! Убили!» Кого убили? И понимает, что на капоте лежит он. «Мама! Я живой!» А мама ничего не слышит. Петр ее обнимает, а она ничего не чувствует. Все бесполезно. Нет связи. И тут на асфальте появляется влажное радужное пятно, как бывает на лужах, где разлит бензин, и из этого пятна вырастает, ну прямо как старик Хоттабыч, буквально взвивается трехметровый демон. Он такой ужасный, что все монстры, которых Петр видел в фильмах ужаса, детские игрушки по сравнению с ним. Он враскачку медленно приближается к Петру, а тот понимает, что главное сейчас – не встретиться с ним взглядом: будет тогда привязан к нему, как бабочка на ниточке.

В этот момент за спиной Петра появляется трехметровый Ангел Хранитель, с огромными крыльями, а одет он точно так же, как облачаются диаконы на службу, – в стихаре и с орарем крест-накрест. И говорит демону: «Отойди от него. Ты не имеешь здесь части, потому что он сегодня причащался». И тот мгновенно свивается в точку и исчезает вместе с этим бензиновым пятном. И Ангел говорит: «Вот смотри. У тебя есть еще три дня на земле. Можешь побывать где хочешь». – «Так я же нигде не был! Я в Америке не был!» И тут же оказался в Америке. Три дня так по всему миру путешествовал и вот под вечер третьего дня оказался в Перми, в парке, на том месте, где раньше стоял собор, взорванный в хрущевские годы, и увидел стайку парящих в воздухе белоснежных херувимов с трепещущими крыльями, и услышал, о чем они говорили, и это его просто потрясло. И тут же перед ним появился его Ангел Хранитель: «Смотри, никому не рассказывай о том, что ты сейчас здесь услышал!» – «Это – и не рассказывать?! Да я всем, всем расскажу!»

Тогда Ангел провел крылом перед его лицом, и он все забыл. Все, что тогда услышал, помнит только, как они летали… А что говорили?

В это время мама его стояла на коленях перед иконой Пресвятой Богородицы и даже не просила, а требовала, чтобы Матерь Божия воскресила ее сына. И услышала: «Мне нетрудно его воскресить, но для него лучше, чтобы все осталось как есть».

Но она все плакала и просила, и тут Петр увидел свое тело, на больничной кровати в реанимации, в шлангах, трубках, вокруг врачи, и осциллограф, подключенный к сердцу, выводит прямую линию. «Меня положили на мое же тело: ноги на ноги, руки на руки, лицо на лицо – и как бы вставили меня в меня», – и он увидел, как на экране осциллографа появилась синусоида…

Прошло несколько лет, и мама рассказала матушке, что сын ее не очень удачно женился, как-то живет среднестатистически…

В Тверь мы возвращались уже другой дорогой, через Киров, и когда мы наконец добрались до Костромы, я поняла, что мы почти дома. Да вообще уже дома. И Тверская область с тех пор для меня все равно что Московская, и три часа теперь до Лавры на машине – это совсем ничего, это просто «под боком». И много еще всего поняла и переоценила благодаря этому нашему неожиданному зимнему путешествию, которое мы теперь часто с Гусевым радостно вспоминаем.