А те, кто придёт в дополнение, тоже станут посланниками дьявола. Но о них Гуру приказал не беспокоиться. Спустя три дня после перехода избранных в Рай на Земле материальному миру планеты наступит конец.

Оставшийся избранный, один из них всех, запустит Третью мировую войну.

Они долго, невыносимо долго добивались его восхождения на пост управителя одной ядерной державы. С самого начала он знал о своём предназначении.

Великий жертвенник. Взорвав старый мир, он уничтожит и ад в придачу. Дьявол, дьявольские души, и его святая душа тоже, сгорят в огне атомного шторма.

Но он обеспечит светлое будущее в раю если не себе, то обязательно – любимым детям и любимой жене, тоже избранным.

Они же, пребывая в Раю, будут чтить вечную память о нём и вечно же благодарить его за добровольно жертвенную смерть.

Смерть… Её он боялся больше всего в жизни, притом её жаждал и ненавидел.

Ненависть приближала его к роковой черте, к точке невозврата. Ненависть питала его любовь. Он любил ненавидеть и жизнь, и смерть. Он любил ненавидеть себя. Он ненавидел любить себя. Он вообще категорически предпочитал себя всему остальному миру.

Секс с собой не есть ли наисладчайшее из всех доступных удовольствий?

Поэтому он регулярно снимал проституток.

Плотская страсть, а точнее – имитация оной с продажной душой и в долларах измеряемой ценой тела, не есть ли это самый настоящий акт самоудовлетворения?

Когда нет нужды отдавать тепло сердца касаниям рук.

Когда духовное и плотское не смешиваются, не сливаются воедино.

Когда мир и любовь представляют собой лишь то, чем ты хотел бы их видеть.

Олицетворением подлинной бренности. Конечностью бытия. Смертью. И обречённостью на невозврат.

Ненависть к себе была его истинной любовью. Отчего-то он всегда знал, что недостоин жить.

Недостоин творить, даже разрушать!

Единственное, чего он оказывался достоин, – это безудержное стремление к наслаждению. Безудержное стремление. К безудержному наслаждению.

Раб желания и страха.

Раб сомнения и лицемерной, безверной веры.

Раб внешнего впечатления, раб ритуала.

Раб иллюзии, одним словом.

Он верил исключительно в материальность бытия. Вера заменяла ему реальность. Материя подменяла его дух. Настолько, насколько могла. Но ему и не требовалось слишком многого.

Он сам хотел, жаждал лгать себе.

И любую ложь извне, схожую с собственной, вкраивал в картину фальшиво выношенной реальности, достраивал недостающим пазлом некомпетентность личностного «я».

И если бы кто-нибудь поведал ему о грядущей встрече с истинной любовью, он бы рассмеялся горе-предсказателю в лицо. Цинично и хладнокровно. С подчёркнутой обыденностью, с десятилетиями выношенной привычкой насмехаться над болью. Над страданием. Над слезами.

И неважно, своими или чужими.

Цинизм был его способом защититься от непонимания. От самоосуждения. От душевной, сильнейшей из всех, безжалостной боли.

С другой стороны, внешнее очерствление души служило ему подспорьем от внутренне созревших и тянущихся наружу потребностей духа.

В каждом встречном он презирал в первую очередь себя самого.

Смерть… Она была для него одновременно спасительным уходом от давящей неотступности мира и ловушкой для перенагруженного страхами и желаниями эго.

Ибо он ощущал: окончательно разгрузиться не суждено никому.

Смерть – не более чем очередная иллюзия.

Её не существует, и поэтому личностное бытие страшило в полномасштабной мере.

Он никогда не сможет уйти от себя самого.

Он пленник индивидуальной доли, личного удела.

И лишь прохождение, проживание данного удела сполна даёт шанс на обретение подлинной свободы.